Название: Полчаса
Автор: kuroko-no-author
Пейринг/персонажи: Хара Казуя/Ямазаки Хироши
Выпавший в лотерее персонаж: Ямазаки Хироши
Тип: слэш
Рейтинг: R
Жанр: романс, мистика
Размер: 7450 слов
Саммари: Ямазаки не помнит, как порвал футболку. И вообще что-то странное творится с Ямазаки...
Дисклеймер: канон принадлежит Фуджимаки Тадатоши.
Работа была написана на августовский фестиваль
читать дальшеУтро Ямазаки началось с того, что он навернулся с кровати.
— Ой, — сообщил Ямазаки умеренно пушистому синенькому коврику.
Коврик остался равнодушен. Ямазаки лежал на нем и все ясней и ясней понимал, что с ним что-то не так. В нем царила какая-то непривычная воздушная легкость, из-за которой тело было словно бы и не его. У Ямазаки появилось ощущение, будто он остался наедине со сложным механизмом, от которого потерял пульт. Ямазаки нерешительно поднял руку, поводил пальцем перед носом… Он чувствовал ее, но как-то непривычно, словно бы не до конца. Если с чем у него и было все в порядке, так это с координацией — настолько, что Ямазаки никогда не задумывался над тем, как работает его тело и почему у него получается достаточно точно определять высоту предметов или расстояние до них. Все это получалось инстинктивно, оттого теперь он валялся на коврике, хлопал глазами и пытался понять, проснулся он или все еще спит.
Как младшему ребенку в семье, ему досталась самая маленькая угловая комнатка — длинная и узкая, точно стенной шкаф. Ямазаки ее стремительно перерос и с большим трудом помещался в ней, не по-японски плотно заставленной кроватью под рост Ямазаки, его учебным столом, стеллажом с учебниками и большим шкафом для одежды. Родные шутили, что Ямазаки и после двадцатилетия перед визитом к родителям нельзя будет пить, чтобы ночью не переломать случайно ноги. Он в ответ огрызался, про себя надеясь, что ему удастся переехать в комнату старшего брата или старшей сестры, как только они поступят в институт. Однако из-за небольшой разницы в возрасте планам Ямазаки так и не суждено было сбыться: сестра из комнаты съехала, но родители отказались затевать перемещение, мотивируя это тем, что и сам Ямазаки скоро их покинет, а уж ради нечастых приездов в выходные можно и потерпеть свою старую добрую комнатушку.
Ямазаки привык к синякам от стола — они замечательно смешивались с синяками от баскетбола, которые с Ямазаки и вообще не сходили, из-за чего он частенько бывал похож на леопарда в сиренево-желтых пятнах. Мама настаивала на закрытой одежде, устав сетовать на опасный вид спорта, который выбрал ее младший сын, пренебрегший опытом старшего, всю школу игравшего в шахматы. Ямазаки лишь бурчал в ответ что-то обиженно-недовольное.
— Хотя бы о стол не бейся, — вздыхала мама.
Легко сказать. Места в комнате было слишком мало и словно бы с каждым месяцем становилось все меньше. Ямазаки думал, что как-нибудь споткнется, упадет и переломает себе все кости.
И вот этим утром он упал с кровати — очень глупо, не успев сгруппироваться — и лежит теперь, согнувшись каким-то немыслимым кренделем между кроватью и столом, и ножки стула чувствительно упираются ему в живот, а на нем ни царапинки.
«Уж скорее вышло бы наоборот, — слегка ошалело думал Ямазаки, — я бы нормально встал с кровати, споткнулся, да и ебнулся бы с размаху, пересчитал ребрами стол, стул и еще нос расквасил бы».
На кухню Ямазаки спускался, держась за стеночку. Умывание подарило ему несколько незабываемых минут, во время которых он пытался определить расстояние от тюбика с пастой в одной руке до зубной щетки в другой и дважды промахнулся, а потом с невольным содроганием посмотрел на бритву и решил — определенно, не сегодня, Ямазаки.
Он дошел до стула, чувствуя, что его неудержимо сносит куда-то вбок словно бы невидимым течением, и еле сумел ухватиться за спинку, а потом долго садился, весь вспотев из-за жутковатого ощущения, что сейчас тупо плюхнется задницей на пол.
— Тост с яйцом или завтрак? — мама хлопотала у плиты.
— Завтрак, — Ямазаки потер лицо, покрывшись мурашками от того, что и собственные руки, и собственные щеки то и дело казались ему чужими.
Мама поставила перед ним рис, тарелочки с рыбой, маринованной редькой и салатом из водорослей, добавила пиалу с супом мисо. Кофеварка гудела, процеживая кофе.
— Мам, а чай?
— Кофе. Что-то мне не нравится, как ты выглядишь, тебе надо взбодриться.
Мама потрогала его лоб прохладной мягкой рукой, и Ямазаки зажмурился, отдаваясь этому прикосновению. Что-то в нем трепыхнулось, как будто какое-то воспоминание.
— Мам, мне тоже завтрак.
Сестра слетела с лестницы, как будто единым прыжком преодолев пролет. Мама поджала губы, но ничего не сказала: сестра была уже взрослая, училась в институте, сменив школьную клетчатую юбку и пиджак на джинсы в залихватских прорехах и легкомысленные кофточки. Весь мамин вид как будто говорил: хорошо хоть, что не постриглась; за спиной у сестры мотался запутанный в совершенную мочалку дикий рыжеватый хвост. Сестра плюхнулась на соседний с Ямазаки стул, стрельнула глазами в маму, посмотрела на Ямазаки и, бегло и хищно улыбнувшись, со скрипом к нему пододвинулась.
— Реко!
— Ты сегодня отлично выглядишь, мамочка, — Реко подобострастно улыбалась.
— Что за девчонка, — мама ворчала, но ее выдавала плохо спрятанная в голосе гордость.
— А ты вот, братец, выглядишь не очень, — вкрадчиво прошептала Реко, наклонившись к Ямазаки так близко, что едва не уткнулась ему носом в щеку. — Ну? Кто она? Я никому не скажу, честное слово, — горячее дыхание обдало Ямазаки ухо.
— Кто кто? — Ямазаки так удивился, что спросил это в полный голос.
Реко рассматривала его, подозрительно прищурившись.
— Мне тоже интересно, о чем речь, — мама поставила перед Ямазаки чашку с кофе, а перед Реко — порцию риса и рыбу.
— Ну, я подумала, Хироши начал с кем-то встречаться, — Реко как ни в чем не бывало принялась за еду. — Вон он какой дикий с утра, а неделю назад вообще пришел в рваной футболке.
У Ямазаки из рук упали палочки.
— Я… — он хватал ртом воздух, чувствуя, как неудержимо краснеет, — да я… да ты вообще…
Реко и мама посмотрели на него с глубоким интересом.
— Хм. Сколько возмущения. Значит, в этой версии что-то есть? — Реко ему подмигнула.
— Нету, — буркнул в ответ Ямазаки, спрятавшись за чашкой.
— А вот футболка… — сделав приличную паузу, начала мама.
— Да просто зацепился за что-то.
Если бы он дрался, наверняка остались бы следы: сбитые костяшки, ссадины, ясно видные на фоне привычной палитры синяков. Да и не забыл бы Ямазаки об этом. Между тем он и не заметил, что футболка порвана, пока мама не ахнула, приложив руку ко рту.
Мама и Реко сколько-то помолчали, глядя, как он наворачивает завтрак — слегка неуклюже, а оттого неаккуратно. Мама, покачав головой, отошла к плите. Реко снова сунулась прямо в лицо Ямазаки.
— Ну чего еще?
— Вот ты неряха — все щеки в рисе.
Ямазаки крепче сжал палочки — рука до сих пор была как будто слегка не его, словно бы тело чуть-чуть подвисало на простейших действиях, как неисправный компьютер.
— Тебе в институт не пора? — Ямазаки посмотрел на Реко с намеком: она снимала квартиру неподалеку от института, но все равно стабильно наезжала к родителям, утверждая, что никто не готовит так, как мама. И только Ямазаки знал, что все деньги с подработки сестра спускает на гулянки с подругами.
— А ты мне косу заплетешь?
Ямазаки забухтел напоказ, на самом деле чувствуя себя тронутым: он очень любил причесывать сестру, приводя хаос ее густых, ярких волос в порядок аккуратной прически.
Он как раз прочесывал ей хвост, то и дело встряхивая непослушной рукой, когда Реко взяла его за запястье и спросила незнакомым, неуверенным тоном:
— У тебя все хорошо?
— Что мне сделается? — буркнул Ямазаки.
— Знаешь, я и правда подумала, что ты себе кого-нибудь завел. Ты такой весь был…
— Какой?
— Ммм… томный, — Реко хихикнула, Ямазаки увидел, как стремительно краснеют кончики ее ушей.
— Да ну тебя, — Ямазаки слегка стукнул ее расческой по макушке. — Как будто кто-то, ну… Или я кого-то…
Он смущенно замолчал. Реко запрокинула голову.
— Ну а что? — спросила она весело. — Ты у меня вон какой славный. Высокий, сильный. Честный. Ласковый.
Ямазаки побурел. Реко захихикала.
— Сиди смирно.
Ямазаки делил ее волосы на пряди, переплетал их и думал: «Видела бы ты мой баскетбол, сестричка…» Она не видела. Ямазаки регулярно принижал и значения игр, и мастерство команды. Они ни разу не поднялись достаточно высоко в турнирной таблице, чтобы их заметили корреспонденты, обслуживающие крупные игры. Про них не писали; стараниями Ханамии на баскетбольную команду в школе и вообще обращали немного внимания, а если и обращали, то исключительно самое благосклонное. Ямазаки и остальные тщательно поддерживали в родителях иллюзию обыкновенного клуба по интересам.
— Жаль, что кто-то нет, и ты кого-то не ну, — со вздохом передразнила его Реко. — Я на тебя смотрела, думала, губы припухшие будут.
— А? С чего бы? — рассеянно спросил Ямазаки, увлеченный ее волосами и собственными мыслями.
— Мне кажется, ты бы много целовался, — предположила Реко с ожиданием в голосе. Ямазаки дернул ее за наполовину заплетенную косу.
— Ай! — она со смехом стукнула его по руке.
— Да ну вот еще. Не вертись. — Ямазаки вдруг почувствовал отзвук какого-то странного тоскливого чувства, словно бы разочарования. — Кто на такого рыжего западет? — в его голос прорвалась горечь. — Вон даже учителя шпыняют…
Реко, и сама рыжая, не глядя, погладила его по плечу.
— Все дураки, — сказала она глухо. — Ну их. Не обращай внимания.
Ямазаки, утешенный и растроганный, незаметно чмокнул ее в макушку.
* * *
Этот разговор и то, как он чувствовал себя с утра, насторожили Ямазаки и что-то разбередили в нем. Он брел в школу, не глядя по сторонам. Постепенно он расходился, и привычное управление телом вернулось, из-за чего, перестав уделять внимание каждому шагу, Ямазаки соскользнул в размышления и забыл об окружающей действительности. Он напряженно вспоминал. Что-то за последние несколько дней изменилось, что-то достаточно незаметное, но, похоже, важное.
Ямазаки насколько мог подробно перебирал в памяти последнюю неделю, не находя ничего необычного: дом, уроки, Фурухаши приносил какой-то трактат про устройство садов и тыкал им в Ямазаки, чего-то хотел, но чего конкретно — не понять. Сето трижды спал у него на плече, однажды съехав ему головой на колени, был бит и обруган, на что смеялся. Хара опять везде поназабывал полупустых пачек с жвачкой — как будто у Ямазаки нет других дел, только ходить и собирать их повсюду. И почему-то многие, не только Хара, так и полагали. Ямазаки, конечно, жвачку собрал, не получил в ответ даже спасибо и наорал на Хару. Поцапались. Потом оба бежали десять лишних кругов вокруг школы, назначенных Ханамией. Ханамия. Вот уж у кого все было хорошо.
Ямазаки тоскливо вздохнул. Вспоминать толком было нечего, но и просто успокоиться он отчего-то не мог. Что-то как будто зудело на самом краю сознания. Мысли то и дело возвращались к порванной футболке. Но это и правда была случайность. Ямазаки нахмурился. В тот день он пришел на тренировку — и футболка была целая, совершенно точно, а потом…
Над ухом Ямазаки раздался хлопок.
— Да блядь, — он едва не подпрыгнул. Запахло мятой.
— Доброго утра, Ямазаки.
— Нельзя же так подкрадываться!
— Нужно, — Хара по своему обыкновению жевал. Чаще всего Ямазаки не обращал на это внимания, привыкнув. Но иногда зрелище непрерывно жующего Хары доводило его до белого каления, как может выводить из себя редкий стук капель из потекшего крана. Ямазаки хотелось запустить пальцы Харе в рот, вытащить жвачку и выкинуть. На обычные просьбы Хара не реагировал. Однажды Ямазаки не выдержал и так и сделал. Баскетбольная команда потом так их и застала: пунцового, орущего Ямазаки и Хару, закусившего и не отпускавшего его пальцы. Ханамия назначил им вечерний полумарафон вокруг школы. Ямазаки с Харой бежали и переругивались — первые кругов пять, пока Ханамия не скомандовал: «Быстрее». Потом только пыхтели и молчали. Ханамия же расположился на ступеньках зала в окружении команды и лениво наблюдал за ними, устроив импровизированную вечеринку любования чужими успехами в беге.
Когда Хара и Ямазаки наконец отбегали норму, ни на пороге, ни в зале никого уже не было. Они зашли, плюхнулись на пол голова к голове, тяжело дыша, и немедленно бессловесно помирились, чтобы на следующий же день опять рассориться. Этот цикл казался бесконечным. И начинался каждый раз похоже.
«Как теперь, — с опаской подумал Ямазаки. И тут же, как и сотни раз до этого, — ну нет. Хватит».
— Мог бы просто подойти и поздороваться, — сказал он мрачно.
— Именно это я и сделал, между прочим, — Хара независимо лопнул пузырь.
Ямазаки смотрел на это очень внимательно.
— Чего? — Хара, кажется, неожиданно смутился.
— Слушай, мне никто любовных писем не передавал?
Хара подавился и закашлялся. Ямазаки от души стукнул его по спине.
— Или, может, вздыхал кто? Или я? По кому-нибудь?
— Если бы я заметил, — придушенно просипел Хара, — ты бы немедленно узнал об этом. Ну, ты знаешь…
— И правда. Эти твои шуточки…
— Но вообще, — Хара пялился на него с интересом, — это какая-то недоступная мне степень неосознанности — спрашивать такое. Я впечатлен, Ямазаки.
И, широко улыбаясь, показал большой палец.
— Да знаешь, как-то… — Ямазаки повел плечами и не стал заканчивать.
Они на самом деле очень многое друг о друге знали — от этого никуда было не деться. Ямазаки знал, какая у Хары любимая футболка и откуда у его спортивной сумки снизу длинная царапина; как он наклоняет голову, когда слушает внимательно и как — когда дремлет на уроке и пытается это скрыть; какую марку краски для волос использует и сколько пар кроссовок купил за последние два года. Эти знания были — данность, итог столкнувшей их жизни, того небольшого ее отрезка, который они провели бок о бок. Ямазаки и представлять не хотел, сколько всего такого же случайного знает о нем Хара.
— В общем, я думал, ты мог что-то такое заметить.
— Мне казалось, первый, кто должен был заметить «что-то такое» — это ты.
Ямазаки пожал плечами. Если он и знал — забыл.
«И очень зря полез с этим к Харе», — недовольно думал Ямазаки, чувствуя любопытный, тяжелый взгляд, упершийся ему в висок. Что ж. Мастер необдуманных поступков — это он.
— И хватит на меня таращиться.
— Как я могу? Такой уникальный клинический случай девичьей памяти…
— Мудак, — Ямазаки попытался его пнуть, но Хара увернулся.
— Еблан, — не остался он в долгу.
«И не поспоришь», — уныло думал Ямазаки, не оставляя попыток отметелить Хару.
— Эй, вы! Оба два!
Они слишком увлеклись потасовкой. Преподаватель физкультуры стоял в воротах, широко расставив ноги в красных спортивных штанах. За плечом у него маячил Ханамия: аккуратненький, улыбающийся, с повязкой дисциплинарного комитета на рукаве.
— Бляяяя, — тихо протянул Ямазаки.
— Что-что? Не слышу, — учитель демонстративно приложил ладонь к уху.
— Доброе утро, сенсей, — Ямазаки пытался поправить рубашку и галстук, с отчаянием чувствуя, что лишь приводит их в еще больший беспорядок.
Учитель в один широкий шаг подошел и навис над ним.
— Ямазаки! Когда же ты, наконец, перестанешь панковать? У нас приличная школа!
— Он сам по себе рыжий, — сказал Хара с улыбкой, но отчего-то натянутым тоном. — Ему разрешили ходить так. Правда, Ханамия?
Ханамия, улыбнувшись чуть шире, качнулся на носках и промолчал. Учитель слегка повернул голову к нему, но возражений так и не дождался.
— А ты что? Тоже сиреневым родился? — учитель переключился на него.
Ямазаки понял, что Хара, как всегда (бля, бля, мудак, какой же мудак), когда хотел вывести собеседника из себя, вот-вот улыбнется еще чуть шире и лопнет жвачку. Ямазаки как наяву увидел мерзкую, вызывающую улыбку, которая появлялась на лице Хары в таких случаях. Если он так сделает, учитель прицепится к ним как репей, и тогда официального выговора не избежать.
— Таким и родился. Сиреневым. Под цвет утренней зари, — быстро вставил Ямазаки.
Учитель вытаращился на него, Хара за спиной полузадушенно кашлял. Ханамия стоял, спрятав руки за спину, и, судя по лицу, ловил кайф.
— Ямазаки, — учитель недоверчиво смотрел на него, — вот уж от кого-кого, а от тебя не ожидал.
— Я тоже, — прохрипел Хара.
— И я, — чистым, радостным голосом добавил Ханамия. — Такая богатая метафора в защиту цвета, который только что снова вошел в моду.
— Я его выбрал еще до того, как это стало мейнстримом! — обиженно сказал Хара.
— Расскажи об этом Юке-чан, — ехидно посоветовал Ханамия. — Вон у нее глаза тем же цветом накрашены.
— Глаза накрашенные? Мизоно! Стоять! — учитель быстро прошел мимо Ханамии, стараясь сохранить достоинство, что не очень-то у него получилось. Ханамия лучезарно улыбался.
— Ну, не спасибо, пожалуй, — ядовито хмыкнул Хара. — Ямазаки спасибо, а тебе нет.
— Да не за что, — растерянно отозвался Ямазаки, Ханамия одновременно с ним театрально сказал:
— Ах, ты задел меня за живое.
— За Киеши Теппея и его коленочку?
— Блядь, Хара, — Ямазаки сморщился, как от кислого.
Все они замолчали. В уже пожелтевших кронах деревьев свежо шуршал ветер, на лицо Ханамии накатывали и тут же отступали кружевные тени, из-за чего оно словно бы постоянно слегка менялось, как изображение на голографической картинке. Улыбка то искривлялась в усмешку, то наоборот.
— Ну, — все тем же легкомысленным тоном сказал Ханамия, — допустим, я прямо сейчас добавляю тебе десять дополнительных кругов после тренировки, чтобы не отнимать время у команды.
— И Ямазаки тоже, — Хара поправил сумку на плече. Они с Ханамией друг другу светски и понимающе улыбались.
— И Ямазаки тоже, — согласился Ханамия.
— Мне-то за что?
— За компанию, конечно. Не хочу, чтобы Хара заскучал.
— Чего не одиннадцать? — Ямазаки задрал подбородок и встал с Харой плечом к плечу.
Ханамия перевел на него неподвижный взгляд — насмешливый и холодный.
— Пускай одиннадцать, — согласился он покладисто.
Хара, не поворачивая головы и все так же любезно скалясь, предупреждающе и очень больно стиснул Ямазаки ладонь — так, что тот едва не вскрикнул.
— Я думал, у тебя с фантазией лучше, — упрямо продолжил Ямазаки.
— У меня все отлично с фантазией, Ямазаки, — тон Ханамии был так ласков, что Ямазаки продрало холодком вдоль спины. — У меня и вообще все в порядке с когнитивными функциями. И я, разумеется, могу пойти навстречу твоему желанию расширить горизонты. Если ты действительно этого хочешь.
Ямазаки прикусил язык. Хара словно бы обмяк и тяжело прижался плечом. На Ямазаки пахнуло мятой и имбирным чаем. Он вдруг очень остро почувствовал наступившую осень. Солнце нетерпеливо жгло ему макушку. Мимо, шумя, шли ученики. Ханамия ждал.
— Да ладно, норм, — наконец, буркнул Ямазаки.
— Что ж. Значит, четырнадцать кругов, на том и сойдемся.
— Было же одиннадцать!
Хара снова предупреждающе сжал ему руку.
— Да-да, пятнадцать, именно, — Ханамия приятно улыбался. — И не вокруг корпусов, а вдоль ограды.
— Мы все поняли! Пора. Пять минут до начала осталось, — Хара подтолкнул Ямазаки в спину.
Ямазаки, ворча, подчинился.
— Уж лучше бегать, чем зависать в подсобке, — напоследок бросил Ханамия, отворачиваясь.
— Подсобка? При чем тут подсобка?
Ямазаки попробовал обернуться, но пальцы Хары впились ему в плечо, будто железные. Лицо, пусть и с улыбкой, совершенно застыло.
— Чего это он? — спросил у него Ямазаки.
— Ханамию фиг поймешь, — сквозь неподвижный оскал процедил Хара.
* * *
В обеденный перерыв Ямазаки забрался в помещение биологического кружка, привычно вскрыв хлипкий замок канцелярской скрепкой. В комнату он вошел королем. В плане создания определенного сорта репутации баскетбольный клуб работал как нельзя лучше. Например, Ямазаки регулярно без спроса являлся в биологический кружок, хоть и не состоял в нем, и никто не смел не то что слова сказать ему поперек — даже в глаза посмотреть.
Несмотря на это, Ямазаки все равно сначала воровато огляделся, заново запер дверь и только потом скользнул к клетке, стоящей в углу. В клетке обитала его любимица, пухленькая флегматичная крольчиха.
— Ах ты, моя славная, — хрипловатым разбойничьим шепотом засюсюкал Ямазаки и умиленно улыбнулся. Крольчиха мелко шевелила розовым носом. Ямазаки протянул ей кусочек яблока, и она сочно им захрустела. Ямазаки осторожно почесал ее за ушами. Любого, кто увидел бы его в этом момент, постигла бы кара, стремительная и ужасная.
— О, вот ты где.
Ямазаки крупно вздрогнул и застыл, втянув голову в плечи. Ему казалось, волосы у него на затылке встали дыбом. На пороге комнаты стоял Хара с еще одной канцелярской скрепкой в руке.
— Бля, напугал, — Ямазаки шумно выдохнул.
— Уже второй раз за сегодня! — Хара закрыл дверь и подошел. — Не хватает еще парочки для нового рекорда.
Ямазаки было замахнулся на него, но крольчиха, испуганно зашуршав, шарахнулась в дальний угол клетки.
— Ну вот что ты наделал? Напугал ее. Тише, тише, кис-кис-кис, — как иначе обратиться к прирученному животному, Ямазаки не знал. Крольчиха робко вылезла из угла, вытянула мордочку. Ямазаки осторожно погладил указательным пальцем ее переносицу, и она блаженно прижмурила глаза.
— И чего тебе взбрело в голову прийти?
— Ну должен же я был хоть раз увидеть, куда ты вот уже год с лишним шляешься в обеденный перерыв.
— Мог бы и раньше.
Ямазаки посмотрел на Хару — тот наблюдал за ним с какой-то странной полуулыбкой: то ли жалостливой, то ли вообще непонятно какой.
— Чего?
— Ты лыбишься, как придурок. Влюбленный придурок. Так вот он, предмет твоего воздыхания. Воздыхательства? — зубоскалил Хара.
Ямазаки швырнул в него первым, что попалось под руку: журналом для записей. Тот, шелестя страницами, красиво взлетел и звучно шлепнулся на пол в добром метре от Хары.
— Вот это я понимаю, баскетболист, шутер, — Хара со смехом увернулся от карандаша, от другого, от ручки, от подставки под них.
— Какой он у тебя бешеный, — Хара остановился рядом с клеткой, нерешительно помедлил и осторожно не погладил даже — потрогал длинные кроличьи уши. Ямазаки стоял посреди комнаты, упершись руками в колени, и бурно дышал. — Как по мне — дурацкий выбор. На, заешь его.
Хара протянул сквозь прутья клетки тоненькую молоденькую морковочку, которой крольчиха тут же восторженно захрустела.
— Ой, ну надо же, — Ямазаки почти тут же позабыл о своем недавнем гневе. В конце концов, это Хара. Злиться на него было совершенно бесполезно. — А где такую взял?
— Где взял, там и еще возьму. Хочешь? — Хара протянул ему морковку, Ямазаки не стал отказываться, забыв даже поинтересоваться, с чего это Хара в первый же раз пришел таким подготовленным.
Морковка оказалась сладкая, хрусткая и сочная.
— Вот это я понимаю, родство душ, — Хара беспечно улыбался.
Ямазаки показал ему средний палец.
— А какое замечательное сочетание оттенков.
— Пофол на фуй, — отозвался Ямазаки с полным ртом морковки.
— Лучше отсюда, — Хара посмотрел на часы. — Нам пора.
Когда они вышли, оказалось, что за дверью толпится весь биологический кружок в составе трех местных задротов. Ямазаки демонстративно осмотрел их с головы до ног — те отвели глаза и отвернулись — и презрительно хмыкнул.
— Не смеем вас более задерживать, — медово пропел Хара, положив локоть Ямазаки на плечо. — Путь свободен, джентльмены.
— Ты бы еще сказал «самураи», — тихо сказал Ямазаки.
— Много чести.
— И то. Вон как плохо клетки чистят, — бухтел Ямазаки.
Хара заржал и хохотал, скотина, всю дорогу.
* * *
За окном стояла душистая, легкая осень. Солнце мягко просвечивало густой прозрачный воздух. На столе Ямазаки лежал теплый луч, и можно было положить в него локоть, краем уха слушая бубнеж преподавательницы английского про грамматические конструкции, а потом, когда темная ткань рукава прогреется и запахнет, как после утюга, убрать руку в тень. Тем Ямазаки лениво и развлекался. Голос учительницы жужжал почти сонно. Ямазаки украдкой зевнул и вдруг понял, что слишком долго не слышит Хару: обычно тот не мог удержаться, так и щелкал жвачкой время от времени.
Ямазаки, подобравшись, нашел взглядом его голову — чуть позади, через два ряда. Хара лежал щекой на сложенных руках и дышал — Ямазаки показалось, что как-то слишком трудно. Он подскочил, громыхнув стулом. Учительница крупно вздрогнула и посмотрела на него с укоризной:
— Ямазаки, что?
— Мне срочно нужно в медпункт, — напряженным голосом сказал Ямазаки. — Пиздец, погибаю. Хара меня проводит.
С грохотом пробившись насквозь через столы, стулья и возмущенных учеников, Ямазаки вздернул Хару на ноги. Тот был бледен, в поту, дышал открытым ртом и сипел на вдохе и выдохе. Учительница что-то еще говорила, растерянное и недоуменное.
— Спасибо, сенсей!
Ямазаки выволок Хару за дверь и потащил к медсестре. Та тоже сначала в удивлении открыла рот, а потом, нахмурившись, уложила Хару на кушетку и захлопотала над ним.
— Отвернись или, если хочешь, выйди.
Ямазаки в ужасе смотрел на шприц.
— С ним все будет нормально? — голос прозвучал так напугано и робко, что Ямазаки смутился.
Хара на банкетке хрипло заухал. Ямазаки сначала подумал, что с ним какой-то приступ, и только потом понял, что тот смеется. Наорать на Хару он, однако, не успел.
— Расстегни брюки и приспусти, — невозмутимо сказала медсестра.
Ямазаки зажмурился. Щелкнула пряжка, вжикнула молния. Хара просипел: «Ой», и настала шуршащая тишина.
— Все? — Ямазаки приоткрыл один глаз.
— Все, все, — медсестра, отвернувшись, копалась в столе. — И что же это было, Хара Казуя? — спросила она очень строго.
— Случайность, — беспечность в голосе Хары звучала бы куда правдоподобней, если бы не хрипы.
— Хороша случайность. А ты почему не уследил? — под ее обвиняющим взглядом Ямазаки смешался.
— Уследил за чем?
— Вы что, так близко дружите, и ты не знаешь о его аллергии?
— О какой аллергии? — глупо спросил Ямазаки.
— Мы не дружим, — быстро вставил Хара.
Пауза вышла неловкой.
— У него аллергия на шерсть, — уже по-другому, мягко сказала медсестра.
— Я не знал. У тебя аллергия, и ты пришел гладить кролика? — очень хотелось рявкнуть, но повысить голос Ямазаки не решился.
— Ну мне же интересно, куда ты ходишь.
— Очень безответственно, — медсестра поджала губы. — Я крайне разочарована. И ты ведь состоишь в медицинском комитете. Как же так, Хара?
— Я выпил таблетку, — Хара кашлянул как будто смущенно. — Я не думал, что вот так…
— И еще молчал! — Ямазаки проглотил крутившееся на языке «блядь».
Медсестра осуждающе покачала головой.
— Больше никаких эскапад.
— Я прослежу, — мрачно пообещал Ямазаки, хрустнув костяшками.
— А пока пусть отдохнет, — медсестра кивнула на занавеску, отгораживающую кровать от кабинета. Туда обычно отправлялись переучившиеся отличники.
— Что, и одеялко мне подоткнешь? — из-за посипывания Харе не хватало убедительности.
Ямазаки нетерпеливо смотрел, как он варварски обминает задники кедов, лениво и неряшливо стаскивая их нога об ногу, а потом еще топчется по ним, как будто чего-то ждет. Ямазаки, не выдержав, поставил ему подножку. Хара свалился на кровать спиной и тут же сгруппировался, втянув на нее ноги и подняв руки к груди, как будто собрался дать Ямазаки отпор.
— И чтобы лежал, понял?
Ямазаки подоткнул ему одеяло, отдельно укутав ноги. Хара смотрел на него, приоткрыв рот. Потом просто тихо и медленно натянул одеяло на голову, глухо и с кашлем загоготав под ним, а потом, кажется, довольно быстро уснул, во сне расслабившись и свернувшись калачиком — весьма крупным, учитывая его габариты. Из-под одеяла понеслось сопение.
— Можешь не благодарить за то, что Ханамия не узнает подробностей.
Ни Ханамия, ни кто-либо другой. Слишком много людей готовы были воспользоваться малейшей их слабостью.
Ямазаки вздохнул, предвкушая объяснения сначала с медсестрой, а потом с учительницей.
* * *
— Ямазаки! Вставай, хватит дрыхнуть.
Ямазаки, ворча, заерзал на скамейке. День выдался слишком утомительным: происшествие с Харой, потом еще Ханамия на допросе все жилы вытянул, потом выматывающий бег — за себя и за того парня. Ну, на самом деле, только за себя, но вдруг оказалось, что бегать с Харой гораздо привычней и проще, а так — минуты тянулись как часы, и Ямазаки отчего-то очень быстро утомился. А перед самым концом тренировки заявился Хара и зубоскалил с порога, внешне совершенно здоровый, а Ямазаки ведь за него волновался. И вот теперь опять кто-то его трепал и безжалостно тыкал.
— Ямазаки! Ну хватит уже. Тебя как будто Сето покусал.
— В смысле? — Ямазаки нехотя открыл глаза.
— Спать слишком много стал, кажется, — Фурухаши укоризненно покачал головой. — Пропадаешь то в сторону подсобки, то неизвестно куда. Вон, задерживаться начал.
— В сторону подсобки, куда-то, — Ямазаки недовольно фыркнул, — куда Ханамия пошлет, туда и пропадаю.
Он тут же осторожно огляделся, нет ли Ханамии поблизости, но зал оказался совершенно пуст, за исключением их с Фурухаши. Только слышно было, как в душевой шумит вода. Фурухаши равнодушно пожал плечами, видимо, потеряв интерес к разговору, и отвернулся. Ямазаки потянулся, с неудовольствием чувствуя, как затекли мышцы. Встал. И тут с ним случилось то же, что и утром: зал вдруг как будто поехал вокруг него, внутренний компас Ямазаки засбоил. Он пришел в себя, лежа щекой на полу. В ушах шумело. Ямазаки дышал и ждал, когда же пройдет это чувство, что зал вокруг него словно бы пульсирует — сжимаясь и разжимаясь так быстро, что к этим изменениям было не приспособиться.
— Ямазаки? Ты как?
В первое мгновение Ямазаки не узнал голос, с ним как будто заговорили на каком-то иностранном языке, звуки текли искаженные и незнакомые. Ему казалось, он полжизни затратил бы на их расшифровку.
— Что, теперь тебе поплохело? — Хара со смешком поднял его на ноги и усадил на скамью.
«Слишком резко», — из-за нахлынувшего головокружения Ямазаки не рискнул открыть рот.
— Эй? Ты чего? — в веселом голосе Хары зазвучало беспокойство.
Ямазаки попытался что-то сказать, но не смог и просто уткнулся лбом Харе в плечо. Хара дышал, и плечо его едва ощутимо колебалось. Движение с ничтожной амплитудой, но Ямазаки внезапно показалось, как будто и размах расширения-сжатия, который он ощущал до этого, постепенно сходит на нет, подстраиваясь под дыхание Хары.
— Что-то хреново, — наконец выдавил он из себя.
— Ханамия совсем заездил, — не вопросительно, а недовольно сказал Хара.
Ямазаки не хватило сил даже фыркнуть.
— Давай, вставай. Я тебя провожу. Помоешься дома. Фурухаши вон и сумку твою принес из раздевалки.
— Проводишь? — Ямазаки осторожно встал. Голова все еще кружилась, но гораздо меньше, чем прежде. — Может, и сумку мою понесешь?
Хара молча поднял ее и повесил на плечо. Ямазаки казалось, что Хара из-под челки пытливо вглядывается ему в лицо. Он открыл рот, закрыл и прижмурился, пережидая остаточную волну головокружения.
— Идем, — Хара протянул ему спортивную куртку.
* * *
Перед Ямазаки из голубоватых объемных сумерек выступал железный, остро пахнущий столб странной конструкции, похожий на поставленную вертикально рельсу, только в дырах. Несколько выше шло глухое перекрытие. Ямазаки нужно было на него попасть. Он подпрыгнул и неожиданно полетел, чувствуя, как от ужаса сердце проваливается куда-то в пятки заледеневшей шайбой — и проснулся весь дрожащий и в холодном поту.
Кошмар его не был страшным по содержанию, но оказался ужасно жутким по сути. Ямазаки, чувствуя, как часто бьется его оттаявшее сердце, медленно вполз на кухню и выпил подряд два стакана воды По столешнице метались стеклянные отсветы из-за его трясущихся рук.
Ямазаки сел за стол и, решив оседлать адреналиновую волну, принялся вспоминать.
* * *
Вход в подсобку располагался в укромном закутке. Плотная дверь с вставкой из матового ребристого стекла, как в уборных, запах пыли, кожи, металла и пластика. Стеллажи, уставленные коробками, корзины для мячей, стопка матов, сетки для бадминтона и тенниса — ничего необычного. Ямазаки потоптался на свободном пятачке, отчего-то чувствуя себя обманутым, и не полез дальше раскапывать завалы позабытого спортивного снаряжения.
«Но что-то же здесь должно быть», — Ямазаки на это скорей надеялся.
Все, до чего он додумался — подсобка. О ней сказал Фурухаши и ее же упомянул Ханамия. Мама подтвердила, что Ямазаки стал возвращаться на полчаса позже, между тем он совершенно не представлял, с чего бы, ведь ему просто не на что было потратить это время. Кроме того, и вспомнить, куда оно уходило, решительно не получалось.
Ямазаки попробовал, не подставляясь, расспросить первогодок, но где он, а где умение невзначай вытягивать информацию. Первогодки подтвердили, что да, семпай каждый день исчезает на какое-то время под конец тренировки. Нет, никто не в курсе подробностей.
К тому же, Ямазаки знал, баскетболисты Кирисаки Дайичи выдрессированы так, чтобы не задавать вопросов. Все они. И если третий и второй составы просто боялись, основному было плевать, пока каждый выполняет столько, сколько нужно и следует указаниям Ханамии.
— Но теперь, — сказали первогодки, — когда выяснилось, что семпаю вдруг может стать плохо, мы, конечно, будем присматривать за вами.
Ямазаки проклял тот день, в который так хорошо прикрыл Хару. И никакой благодарности взамен.
Фыркнув, он еще раз осмотрел подсобку. Свет тусклым квадратом ложился на пол, высвечивая край матов, все остальное захватили пыльные тени — картина унылого запустения.
«Что мне тут делать?»
Ямазаки напоследок с досадой хлопнул дверью.
* * *
На следующее утро пробуждение Ямазаки вышло еще ужасней, чем после предыдущего кошмара.
Он почему-то очень долго просыпался, медленно выплывая из сна — и словно бы так до конца и не всплыл, покачиваясь у самой поверхности сознания под последним, самым прозрачным, самым текучим слоем тающей дремоты. Не в силах выпутаться из этих тенет и на самом деле не желая этого, Ямазаки поднял одновременно послушную и чудовищно тяжелую руку и положил ее на живот. Его тело так восторженно отозвалось на прикосновение, что Ямазаки вздрогнул, и все стало еще хуже. Он был возбужден до болезненного, свинцового стояка. Вся кожа словно бы превратилась в сплошную эрогенную зону. Любое движение отзывалось дрожащим обжигающим эхом. Ямазаки кончил раньше, чем понял, что с ним происходит, и потом лежал, уставившись в потолок, старался дышать неглубоко и с накатывающим отчаянием представлял, как будет одеваться.
В результате он едва не опоздал и весь день ходил дерганый и раздраженный.
— Температура, что ли? — Хара протянул руку пощупать ему лоб.
Ямазаки шарахнулся от него, как от прокаженного, и под невнятным предлогом сбежал — но не как обычно, в биологический клуб, а в спортивный зал.
Погода стояла хорошая, физкультуру все еще проводили на улице. Зал встретил пустотой и еле уловимым запахом кожи. Шаги Ямазаки разносились гулким эхом. Он, стараясь не высовываться, старым добрым способом вскрыл замок подсобки и просочился внутрь. Казалось, все там было как и вчера. Да чего уж, в эту подсобку словно бы собрались ночевать все прошлые века и навсегда уснули, пыльные, спрятавшись под маты.
Ямазаки открыл сумку, достал ноутбук — и сначала долго-долго возился с установкой камеры, а потом еще его прятал, чтобы не было заметно, и еще — заклеивал мигающий индикатор на панели… Он еле успел к концу перерыва и плюхнулся за свой стол потный, встрепанный и мрачный. И, отмахиваясь от вопросов, единственно о чем мог думать — лишь бы хватило заряда батареи.
* * *
Его хватило едва-едва. Той же ночью, забравшись с ногами в кровать и уставившись в экран ноутбука, Ямазаки тщетно пытался понять: радует это его или все-таки огорчает.
Запись началась очень скучно — с этой самой подсобки. Интернет-камера, доставшаяся Ямазаки от брата, была не слишком хорошей, слегка притормаживала, из-за скудного освещения картинка вышла почти монохромной и, естественно, беззвучной. Очень долго ничего не происходило кроме неподвижности, полутьмы и скудного светового квадрата на полу. Потом, судя по всему, настало время тренировки, Ханамия отпер дверь, первогодки выкатили сетки с мячами, и дверь захлопнулась. Следующий кусок, как и первую часть, Ямазаки, скучая, просматривал на ускоренной перемотке, вернув к нормальной скорости, когда захотел попить, и едва не подавился, увидев на экране себя. Он вошел в подсобку и просто стоял, глядя перед собой.
Ямазаки наклонился, едва не уткнувшись в экран носом. Он этого не помнил. Не помнил, чтобы открывал дверь, чтобы вот так стоял. Что ему вообще понадобилось?
За матовым стеклом кто-то прошел, мелькнула тень, и в зазор под дверью что-то стремительно влетело, какая-то небольшая плоская вещица, стукнулась о кроссовки Ямазаки, и в тот же миг его не стало.
Ямазаки по эту сторону экрана перестал дышать. Мысли у него в голове бестолково запрыгали, натыкаясь одна на другую.
В это время в подсобке, в полной безвоздушной тишине записи, на полу осталась горкой лежать только его баскетбольная форма. Самого Ямазаки нигде не было. За стеклом снова появилась тень, на пол легли очертания растрепанной головы. Пауза, дверь осторожно приоткрылась, и в образовавшуюся щель вкрадчиво и немыслимо ловко для своих размеров — это было заметно даже на тормозящей записи — просочился Хара.
Первой мыслью Ямазаки было: «Хара, беги!»
Хара запер дверь, шагнул, наклонился и запустил руки в форму. Ямазаки зачарованно смотрел, как он выпрямляется, держа… Четыре лапы, достаточно длинное тело, испуганно поджатый хвост. Большой пушистый кот, встопорщив усы, широко открыл пасть, выпуская беззвучное: «Мя».
На записи не рассмотреть было его цвета, но Ямазаки знал, что он рыжий. Огненно-рыжий, рыжий настолько, что, превратись этот кот в человека, его бы шпыняли за цвет волос — сначала в школе, потом в институте, а затем на работе.
Но у Хары, кажется, не было к коту никаких претензий, наоборот. Ямазаки смотрел, как он суетливо и нежно подхватывает кота на руки, и чешет за ухом, и гладит, и бормочет что-то неслышное, и выражение лица у него становится радостным, ласковым и мягким. И никакой челке этого не скрыть — такого Хару, какого Ямазаки никогда не видел.
Ямазаки, оглушенный шумом в ушах и собственным дыханием, смотрел, как Хара льнет к коту, а кот льнет к Харе, влюбленно трется головой о его подбородок, как долго и обстоятельно устраивается у него сначала на руках, а потом — на коленях, когда Хара садится на маты. Как сворачивается уютным калачиком и жмурит глаза.
Ямазаки не слышал этого, но ему казалось, что кот урчит. Сознание самого Ямазаки как будто раздвоилось: он понимал, что он видит, но осознать это, принять он оказался не в состоянии. В определенный момент падения в колодец отрицания он краем сознания с облегчением почти поверил в то, что это очередной кошмар, тягучий и словно бы не страшный, и достаточно просто проснуться.
«Давай, ты все понял, просыпайся!»
Ямазаки крепко ущипнул себя за бедро и зашипел от боли. Он бодрствовал.
Хара на записи все чаще и чаще посматривал на часы. Потом, в определенный момент с большим сожалением встал, подняв кота на руки. Тот открыл глаза и тут же насторожился. Хара последний раз погладил его по спине, так плотно, что Ямазаки словно бы почувствовал прикосновение. По спине его разбежались мурашки.
Хара посадил кота на маты, поднял и встряхнул одежду Ямазаки, аккуратно разложил ее на матах, запустил в нее кота. Тот смотрел на Хару снизу вверх и, кажется, растерянно мяукал. Ямазаки увидел, как Хара горько прикусил губу, приложил палец ко рту в безошибочном призыве к тишине, резко развернулся и вышел за дверь, преувеличенно аккуратно закрыв ее.
Какое-то время на записи ничего не происходило, только время от времени слегка колыхалась футболка, а потом — Ямазаки только успел моргнуть — на матах уже лежал он сам, в сбившейся футболке, перекрученных штанах и босиком.
Ямазаки смотрел, как он замедленно, словно бы механически садится, оправляет одежду, натягивает кое-как кроссовки и сомнамбулически выходит за дверь.
Точно таким же дурманным тягучим движением Ямазаки захлопнул ноутбук.
Всю ночь его мучила бессонница.
* * *
Он стоял и нервничал, потому что совершенно не был готов.
«А вдруг, — думал Ямазаки, — я опять все забуду? Или еще что?»
Он совершенно не помнил ничего, связанного с подсобкой и тридцатью минутами, которые ежедневно терял. Почему он приходил сюда? Его звали? Или как?
Ямазаки неуверенно топтался, прислушиваясь к тому, что происходит в зале. Скрип кроссовок и крики долетали до него глухим шумом с редкими звонкими всплесками отчетливых ругательств.
За дверью мелькнула тень. Ямазаки, затаив дыхание, сделал аккуратный, но достаточно длинный шаг влево. В щель под дверью влетело, закрутившись, что-то светлое и остановилось, стукнувшись о маты.
Ямазаки наклонился, напрягая глаза в тусклом свете. На полу лежал длинный кусочек картона с витым шнурком, продетым в отверстие на одном конце. Красные чернила на картоне не могли определиться: то ли они стилизованное изображение кошки, то ли иероглифы, которые Ямазаки никак не мог распознать.
Ручка вкрадчиво повернулась. Ямазаки, ни о чем не думая, цапнул бумажку за шнурок и бросил ее в Хару, в это самое время проскользнувшего в дверь.
Ямазаки не услышал, а скорей почувствовал упругий хлопок. Раз — и Хара исчез, оставив после себя кучку одежды на полу.
— Ебааать, — ошалело протянул Ямазаки и замолчал, испугавшись собственного голоса.
В одежде на полу началось шевеление. Ямазаки, оглушенный всем происходящим, инстинктивно шарахнулся к ближайшему стеллажу. Из складок светлой футболки, молча, но при этом скрипя когтями, ползло чудовище в облике кота. На Ямазаки уставились два круглых, злобных, лимонно-желтых глаза с вертикальными полосками зрачков. Длинный, удивительно тощий кот на высоких узких лапах раскрыл пасть и зашипел как гадюка, встопорщив клочковатую, непонятного цвета шерсть.
У Ямазаки подломились ноги, и он с размаху плюхнулся на маты.
— Ямазаки-семпай?
Оба — и Ямазаки, и кот — вздрогнули от неожиданного стука в дверь. Кот захлопнул пасть, прижал уши и испуганно заозирался, мгновенно утратив большую часть прежней инфернальной жути.
— Ямазаки-семпай, вам плохо?
Кот, поджав хвост, стремительно юркнул за ближайшую коробку, похожий в движении на слишком крупную жуткую крысу.
— Я… Я да, то есть мне нет, — Ямазаки в одно движение сгреб одежду Хары и запулил ее куда-то за спину, едва успев снова плюхнутся на маты, когда дверь приоткрылась: Хара не успел ее запереть.
Ямазаки не нужно было изображать нездоровье — он в самом деле неважно себя чувствовал. Лицо горело, сердце билось как заполошное, его, кажется, даже слегка подташнивало.
— Ямазаки-семпай, может быть, вам к медсестре?
Первогодки жадно осматривались. Один нерешительно подошел к Ямазаки.
— Мне надо посидеть. Полежать. Простите.
Ямазаки дрожащей рукой отер лоб.
— Может, водички? — они не заметили ничего подозрительного, и участие их стало словно бы искренней.
— Да!
Ямазаки схватил бутылку и практически в пару глотков выхлебал ее на две трети. Кажется, новичков это окончательно убедило в недомогании Ямазаки.
— Если станет совсем плохо, я дойду до медпункта, туда вроде бы Хара пошел.
Новички все еще нерешительно топтались, втроем словно бы заняв все свободное пространство.
— Идите, идите. Скоро пройдет. Я покажусь медсестре. И уборку закончу, — Ямазаки уже и не знал, как их выставить.
От последнего они мигом повеселели, заблагодарили и, наконец, вымелись. Ямазаки, встав на ноги разве что раза с третьего, доковылял до двери, запер ее и снова упал на маты.
Под стеллажом зажглись два хищных круглых глаза. Кот, неуклюже повозив лапами, выполз из укрытия и бочком-бочком подобрался к Ямазаки. Потрогал его лапой за ногу.
— Мудак ты, — буркнул Ямазаки, — что человек мудак, что кот.
Кот мяукнул так довольно, словно Ямазаки его похвалил. Заполз на него, тяжело и небрежно наступая на ноги и на живот.
— Ай, ой, когти-то втяни, — громким шепотом рявкнул Ямазаки.
Кот отозвался басовитым урчанием, сладострастно прижмурил глаза и только глубже вонзил когти в Ямазаки.
— Ах ты ж… — Ямазаки занес руку.
Кот топтался у него по животу, урча и перебирая лапами. Ямазаки нерешительно завис, а потом опустил ладонь на голову с парой широко расставленных ушей с острыми кончиками. Кот, как будто только этого и ждал, тепло толкнулся головой ему в руку.
— Хара, — шепотом позвал Ямазаки.
Кот на мгновение замолчал, широко раскрыв ясные глаза, пытливо посмотрел на Ямазаки, а потом, грациозно выгнувшись, как это умеют только кошки, приник к нему теплым гибким телом, вибрирующим от урчания.
Ямазаки вдруг стало трудно дышать. Он лежал, смотрел в потолок, бездумно гладя кота, и осознание всего случившегося медленно и плавно укладывалось в нем вместе с теплом и видением Хары, полупрозрачным коконом окружившим кота у Ямазаки на животе.
Полчаса промелькнули незаметно.
К тому времени, как Хара во плоти в самом деле вытянулся на Ямазаки, сразу же прижав ему руки, так, что не дернуться, Ямазаки уже горел от возбуждения.
— Ну, рассказывай, — глухо предложил Ямазаки. — Иначе…
— Иначе что? — шепнул Хара.
— Я откушу тебе нос, — посулил Ямазаки.
Хара, проблеском улыбнувшись той самой, невыносимой, ласковой улыбкой с записи, положил голову Ямазаки на плечо. Волосы — такого же неопределенного грязноватого оттенка, что и шерсть у кота — щекотали Ямазаки шею.
— У меня бабушка — в прошлом мико. И вот она на восемнадцать лет сделала мне подарок. У меня аллергия на шерсть, а мне хотелось кошку.
— И сколько тебе тогда было?
Хара хмыкнул, его теплое дыхание коснулось уха Ямазаки.
— Семь лет.
— Замечательная бабушка, — заметил Ямазаки со всем возможным ехидством.
— Лучше всех, — судя по голосу, Хара улыбался. — Она всегда умела делать своевременные подарки.
— Что с твоими волосами?
— А. — Хара помолчал. — Я так понял, после превращения возвращаешься в исходное состояние. Совсем исходное.
— Это мне теперь заново все пломбы ставить? — помолчав, уточнил Ямазаки.
— Скорей, теперь пломбы тебе совсем не нужны.
— Почему я ничего не помню?
— Не знаю. Все — бабулин свиток. Наверное, теперь будешь.
Минуту они слушали тишину и ленивую беготню в зале.
— Почему я? — Хара оказался тяжелым, Ямазаки становилось все труднее дышать.
— Вообще — потому что волшебная шерсть не вызывает аллергии. В остальном… Ну ты же охуенный котик, Ямазаки, — вкрадчиво шепнул Хара. — Рыжий-рыжий, пушистый, теплый. Ласковый.
Ямазаки показалось, у него вспыхнули даже пятки. Даже лодыжки покраснели.
— Что ты врешь? — буркнул он. — Когда это я был…
Ямазаки осекся, вспомнив то томное утро, в которое кончил, не прикасаясь к себе.
— А что мы не поделили, когда у меня футболка порвалась?
Ямазаки задал вопрос почти машинально. В его голове как будто рухнула какая-то плотина или открылся сейф: до него в полной мере дошло понимание, что ежедневно, по полчаса, Хара гладил его. Хара гладил его целиком, его тело, становившееся в длину, если считать без хвоста, короче руки Хары, размером, пожалуй, с две его ладони. И этими ладонями Хара гладил его от макушки до пяток. Ямазаки закрыл глаза, но и так ему казалось, словно он стоит, повернувшись лицом к высоченному горячему костру.
Вместо ответа Хара поцеловал его.
— Ямазаки-семпай? — в дверь робко поскреблись. — Как вы?
С Ямазаки было очень плохо. С Ямазаки было хорошо. Он лежал, задыхаясь, на боку, на матах, и Хара размеренно и сильно дрочил ему, водя губами по шее. Ямазаки переполняла густая истома, щеки горели, глаза, ничего не различающие, закрывались сами собой. Губы обметало от поцелуев и горячего дыхания. Ямазаки на самом деле очень понравилось целоваться. Он не мог стонать, все его стоны моментально вырождались в едва слышные протяжные звуки, еле отличимые от дыхания, но на каждый Хара сладко вздрагивал у него за спиной и плотнее прижимался натянутым как струна телом.
В дверь постучались чуть громче. Ямазаки, сглотнув очередной недо-стон, попытался неслышно прокашляться, не уверенный, что голос его прозвучит достаточно убедительно.
— Все хорошо, — сказал он весьма уверенно и твердо. — Идите. Со мной все в порядке.
«О, Ямазаки», — ехидно и нежно выдохнул Хара ему в ухо, и на мгновение виски Ямазаки пронзила словно бы жестокая боль: белоснежная и яркая, она рухнула перед его глазами, как занавес, и стала вдруг такой невозможно острой, такой приторной и желанной, что он едва не закричал, на глубокий миг совершенно потерявшись в ней. Хара сорванно стонал ему в шею.
— Они ушли.
Ямазаки лежал, согнув ноги в коленях, и не представлял себе, как это — вот сейчас сделать хоть что-нибудь, неважно что.
— Надо идти. И уборка на нас.
— Скажи, — перебил его Ямазаки, чтобы оттянуть неизбежное, — почему ты без жвачки?
— Потому что один рыжий кот шарахался, когда от меня пахло мятой. Давай, вставай. Тебе еще отыскивать мою одежду.
Ямазаки, закрыв глаза, протестующе замычал.
— А потом нам приводить себя в порядок, умываться, домой…
— Не хочу, — Ямазаки перевернулся на другой бок и уткнулся Харе в шею. — Я котик, и я хочу жрать и спать.
Хара, помедлив, почесал его за ухом.
— Сейчас, — Ямазаки досадливо вздохнул. — Ладно уж.
— А я, так и быть, сложу мячи и дотащу тебя до дома.
— И бабушкин подарок возьми, — добавил Ямазаки.
— Возьму, — в голосе Хары светилась чистая, ничем не замутненная нежность. — Еще пригодится.
* * *
— Что за печальное зрелище, — сказал Ханамия, опускаясь на скамью, — твои сокомандники, праздно влачащие дни свои.
Ямазаки сидел на полу, старательно демонстрируя царственное равнодушие, пока Хара, пытаясь делать это незаметно, осторожно и медленно почесывал ему затылок.
— Не дни, а перерывчик в десять минут, — уточнил Ямазаки, с сожалением чувствуя, как Хара, стараясь не делать резких движений, медленно убирает руку.
— Ладно, мы поняли, — Хара откинулся на вытянутые руки и беспечно лопнул пузырь жвачки. — Десять кругов?
— Пожалуй, одиннадцать, — Ханамия посмотрел очень внимательно.
— Ну капитан. Перечишь — плохо, соглашаешься — плохо…
— И еще четыре сверху для полного счета, — Ханамия, ухмыльнувшись, щелкнул пальцами и отошел.
— М-да, — пробормотал Ямазаки, — боюсь представить, сколько этот маньяк сам бегает.
— Ну, как минимум, в разы больше, чем эти.
«Эти», первогодки, слишком медленно, на вкус Ямазаки, пробежали мимо кучной толпой.
— …Подсобка, — долетело до Ямазаки.
Тот первогодка, который предложил ему в свое время воды, пялился и улыбался весьма глумливо.
Когда он в следующий раз пробегал мимо, Ямазаки ловко поставил ему подножку и тут же убрал ногу, делая вид, что он ни при чем. Первогодка с воплем пропахал пол локтем.
— Больно? — с притворным сочувствием спросил Хара.
Первогодка, зажав локоть, смотрел на него с заново просыпающимся во взгляде страхом.
— Проводить в медпункт?
— Нет-нет, я сам, — забормотал первогодка и ушел в сопровождении друзей.
— М-да, — Ямазаки подставил голову, и Хара снова начал незаметно и осторожно ее почесывать. — Вот такие мы в Кирисаки Дайичи котики.
Хара, кажется, улыбнулся и вкрадчиво сказал: «Мур».
Автор: kuroko-no-author
Пейринг/персонажи: Хара Казуя/Ямазаки Хироши
Выпавший в лотерее персонаж: Ямазаки Хироши
Тип: слэш
Рейтинг: R
Жанр: романс, мистика
Размер: 7450 слов
Саммари: Ямазаки не помнит, как порвал футболку. И вообще что-то странное творится с Ямазаки...
Дисклеймер: канон принадлежит Фуджимаки Тадатоши.
Работа была написана на августовский фестиваль
читать дальшеУтро Ямазаки началось с того, что он навернулся с кровати.
— Ой, — сообщил Ямазаки умеренно пушистому синенькому коврику.
Коврик остался равнодушен. Ямазаки лежал на нем и все ясней и ясней понимал, что с ним что-то не так. В нем царила какая-то непривычная воздушная легкость, из-за которой тело было словно бы и не его. У Ямазаки появилось ощущение, будто он остался наедине со сложным механизмом, от которого потерял пульт. Ямазаки нерешительно поднял руку, поводил пальцем перед носом… Он чувствовал ее, но как-то непривычно, словно бы не до конца. Если с чем у него и было все в порядке, так это с координацией — настолько, что Ямазаки никогда не задумывался над тем, как работает его тело и почему у него получается достаточно точно определять высоту предметов или расстояние до них. Все это получалось инстинктивно, оттого теперь он валялся на коврике, хлопал глазами и пытался понять, проснулся он или все еще спит.
Как младшему ребенку в семье, ему досталась самая маленькая угловая комнатка — длинная и узкая, точно стенной шкаф. Ямазаки ее стремительно перерос и с большим трудом помещался в ней, не по-японски плотно заставленной кроватью под рост Ямазаки, его учебным столом, стеллажом с учебниками и большим шкафом для одежды. Родные шутили, что Ямазаки и после двадцатилетия перед визитом к родителям нельзя будет пить, чтобы ночью не переломать случайно ноги. Он в ответ огрызался, про себя надеясь, что ему удастся переехать в комнату старшего брата или старшей сестры, как только они поступят в институт. Однако из-за небольшой разницы в возрасте планам Ямазаки так и не суждено было сбыться: сестра из комнаты съехала, но родители отказались затевать перемещение, мотивируя это тем, что и сам Ямазаки скоро их покинет, а уж ради нечастых приездов в выходные можно и потерпеть свою старую добрую комнатушку.
Ямазаки привык к синякам от стола — они замечательно смешивались с синяками от баскетбола, которые с Ямазаки и вообще не сходили, из-за чего он частенько бывал похож на леопарда в сиренево-желтых пятнах. Мама настаивала на закрытой одежде, устав сетовать на опасный вид спорта, который выбрал ее младший сын, пренебрегший опытом старшего, всю школу игравшего в шахматы. Ямазаки лишь бурчал в ответ что-то обиженно-недовольное.
— Хотя бы о стол не бейся, — вздыхала мама.
Легко сказать. Места в комнате было слишком мало и словно бы с каждым месяцем становилось все меньше. Ямазаки думал, что как-нибудь споткнется, упадет и переломает себе все кости.
И вот этим утром он упал с кровати — очень глупо, не успев сгруппироваться — и лежит теперь, согнувшись каким-то немыслимым кренделем между кроватью и столом, и ножки стула чувствительно упираются ему в живот, а на нем ни царапинки.
«Уж скорее вышло бы наоборот, — слегка ошалело думал Ямазаки, — я бы нормально встал с кровати, споткнулся, да и ебнулся бы с размаху, пересчитал ребрами стол, стул и еще нос расквасил бы».
На кухню Ямазаки спускался, держась за стеночку. Умывание подарило ему несколько незабываемых минут, во время которых он пытался определить расстояние от тюбика с пастой в одной руке до зубной щетки в другой и дважды промахнулся, а потом с невольным содроганием посмотрел на бритву и решил — определенно, не сегодня, Ямазаки.
Он дошел до стула, чувствуя, что его неудержимо сносит куда-то вбок словно бы невидимым течением, и еле сумел ухватиться за спинку, а потом долго садился, весь вспотев из-за жутковатого ощущения, что сейчас тупо плюхнется задницей на пол.
— Тост с яйцом или завтрак? — мама хлопотала у плиты.
— Завтрак, — Ямазаки потер лицо, покрывшись мурашками от того, что и собственные руки, и собственные щеки то и дело казались ему чужими.
Мама поставила перед ним рис, тарелочки с рыбой, маринованной редькой и салатом из водорослей, добавила пиалу с супом мисо. Кофеварка гудела, процеживая кофе.
— Мам, а чай?
— Кофе. Что-то мне не нравится, как ты выглядишь, тебе надо взбодриться.
Мама потрогала его лоб прохладной мягкой рукой, и Ямазаки зажмурился, отдаваясь этому прикосновению. Что-то в нем трепыхнулось, как будто какое-то воспоминание.
— Мам, мне тоже завтрак.
Сестра слетела с лестницы, как будто единым прыжком преодолев пролет. Мама поджала губы, но ничего не сказала: сестра была уже взрослая, училась в институте, сменив школьную клетчатую юбку и пиджак на джинсы в залихватских прорехах и легкомысленные кофточки. Весь мамин вид как будто говорил: хорошо хоть, что не постриглась; за спиной у сестры мотался запутанный в совершенную мочалку дикий рыжеватый хвост. Сестра плюхнулась на соседний с Ямазаки стул, стрельнула глазами в маму, посмотрела на Ямазаки и, бегло и хищно улыбнувшись, со скрипом к нему пододвинулась.
— Реко!
— Ты сегодня отлично выглядишь, мамочка, — Реко подобострастно улыбалась.
— Что за девчонка, — мама ворчала, но ее выдавала плохо спрятанная в голосе гордость.
— А ты вот, братец, выглядишь не очень, — вкрадчиво прошептала Реко, наклонившись к Ямазаки так близко, что едва не уткнулась ему носом в щеку. — Ну? Кто она? Я никому не скажу, честное слово, — горячее дыхание обдало Ямазаки ухо.
— Кто кто? — Ямазаки так удивился, что спросил это в полный голос.
Реко рассматривала его, подозрительно прищурившись.
— Мне тоже интересно, о чем речь, — мама поставила перед Ямазаки чашку с кофе, а перед Реко — порцию риса и рыбу.
— Ну, я подумала, Хироши начал с кем-то встречаться, — Реко как ни в чем не бывало принялась за еду. — Вон он какой дикий с утра, а неделю назад вообще пришел в рваной футболке.
У Ямазаки из рук упали палочки.
— Я… — он хватал ртом воздух, чувствуя, как неудержимо краснеет, — да я… да ты вообще…
Реко и мама посмотрели на него с глубоким интересом.
— Хм. Сколько возмущения. Значит, в этой версии что-то есть? — Реко ему подмигнула.
— Нету, — буркнул в ответ Ямазаки, спрятавшись за чашкой.
— А вот футболка… — сделав приличную паузу, начала мама.
— Да просто зацепился за что-то.
Если бы он дрался, наверняка остались бы следы: сбитые костяшки, ссадины, ясно видные на фоне привычной палитры синяков. Да и не забыл бы Ямазаки об этом. Между тем он и не заметил, что футболка порвана, пока мама не ахнула, приложив руку ко рту.
Мама и Реко сколько-то помолчали, глядя, как он наворачивает завтрак — слегка неуклюже, а оттого неаккуратно. Мама, покачав головой, отошла к плите. Реко снова сунулась прямо в лицо Ямазаки.
— Ну чего еще?
— Вот ты неряха — все щеки в рисе.
Ямазаки крепче сжал палочки — рука до сих пор была как будто слегка не его, словно бы тело чуть-чуть подвисало на простейших действиях, как неисправный компьютер.
— Тебе в институт не пора? — Ямазаки посмотрел на Реко с намеком: она снимала квартиру неподалеку от института, но все равно стабильно наезжала к родителям, утверждая, что никто не готовит так, как мама. И только Ямазаки знал, что все деньги с подработки сестра спускает на гулянки с подругами.
— А ты мне косу заплетешь?
Ямазаки забухтел напоказ, на самом деле чувствуя себя тронутым: он очень любил причесывать сестру, приводя хаос ее густых, ярких волос в порядок аккуратной прически.
Он как раз прочесывал ей хвост, то и дело встряхивая непослушной рукой, когда Реко взяла его за запястье и спросила незнакомым, неуверенным тоном:
— У тебя все хорошо?
— Что мне сделается? — буркнул Ямазаки.
— Знаешь, я и правда подумала, что ты себе кого-нибудь завел. Ты такой весь был…
— Какой?
— Ммм… томный, — Реко хихикнула, Ямазаки увидел, как стремительно краснеют кончики ее ушей.
— Да ну тебя, — Ямазаки слегка стукнул ее расческой по макушке. — Как будто кто-то, ну… Или я кого-то…
Он смущенно замолчал. Реко запрокинула голову.
— Ну а что? — спросила она весело. — Ты у меня вон какой славный. Высокий, сильный. Честный. Ласковый.
Ямазаки побурел. Реко захихикала.
— Сиди смирно.
Ямазаки делил ее волосы на пряди, переплетал их и думал: «Видела бы ты мой баскетбол, сестричка…» Она не видела. Ямазаки регулярно принижал и значения игр, и мастерство команды. Они ни разу не поднялись достаточно высоко в турнирной таблице, чтобы их заметили корреспонденты, обслуживающие крупные игры. Про них не писали; стараниями Ханамии на баскетбольную команду в школе и вообще обращали немного внимания, а если и обращали, то исключительно самое благосклонное. Ямазаки и остальные тщательно поддерживали в родителях иллюзию обыкновенного клуба по интересам.
— Жаль, что кто-то нет, и ты кого-то не ну, — со вздохом передразнила его Реко. — Я на тебя смотрела, думала, губы припухшие будут.
— А? С чего бы? — рассеянно спросил Ямазаки, увлеченный ее волосами и собственными мыслями.
— Мне кажется, ты бы много целовался, — предположила Реко с ожиданием в голосе. Ямазаки дернул ее за наполовину заплетенную косу.
— Ай! — она со смехом стукнула его по руке.
— Да ну вот еще. Не вертись. — Ямазаки вдруг почувствовал отзвук какого-то странного тоскливого чувства, словно бы разочарования. — Кто на такого рыжего западет? — в его голос прорвалась горечь. — Вон даже учителя шпыняют…
Реко, и сама рыжая, не глядя, погладила его по плечу.
— Все дураки, — сказала она глухо. — Ну их. Не обращай внимания.
Ямазаки, утешенный и растроганный, незаметно чмокнул ее в макушку.
* * *
Этот разговор и то, как он чувствовал себя с утра, насторожили Ямазаки и что-то разбередили в нем. Он брел в школу, не глядя по сторонам. Постепенно он расходился, и привычное управление телом вернулось, из-за чего, перестав уделять внимание каждому шагу, Ямазаки соскользнул в размышления и забыл об окружающей действительности. Он напряженно вспоминал. Что-то за последние несколько дней изменилось, что-то достаточно незаметное, но, похоже, важное.
Ямазаки насколько мог подробно перебирал в памяти последнюю неделю, не находя ничего необычного: дом, уроки, Фурухаши приносил какой-то трактат про устройство садов и тыкал им в Ямазаки, чего-то хотел, но чего конкретно — не понять. Сето трижды спал у него на плече, однажды съехав ему головой на колени, был бит и обруган, на что смеялся. Хара опять везде поназабывал полупустых пачек с жвачкой — как будто у Ямазаки нет других дел, только ходить и собирать их повсюду. И почему-то многие, не только Хара, так и полагали. Ямазаки, конечно, жвачку собрал, не получил в ответ даже спасибо и наорал на Хару. Поцапались. Потом оба бежали десять лишних кругов вокруг школы, назначенных Ханамией. Ханамия. Вот уж у кого все было хорошо.
Ямазаки тоскливо вздохнул. Вспоминать толком было нечего, но и просто успокоиться он отчего-то не мог. Что-то как будто зудело на самом краю сознания. Мысли то и дело возвращались к порванной футболке. Но это и правда была случайность. Ямазаки нахмурился. В тот день он пришел на тренировку — и футболка была целая, совершенно точно, а потом…
Над ухом Ямазаки раздался хлопок.
— Да блядь, — он едва не подпрыгнул. Запахло мятой.
— Доброго утра, Ямазаки.
— Нельзя же так подкрадываться!
— Нужно, — Хара по своему обыкновению жевал. Чаще всего Ямазаки не обращал на это внимания, привыкнув. Но иногда зрелище непрерывно жующего Хары доводило его до белого каления, как может выводить из себя редкий стук капель из потекшего крана. Ямазаки хотелось запустить пальцы Харе в рот, вытащить жвачку и выкинуть. На обычные просьбы Хара не реагировал. Однажды Ямазаки не выдержал и так и сделал. Баскетбольная команда потом так их и застала: пунцового, орущего Ямазаки и Хару, закусившего и не отпускавшего его пальцы. Ханамия назначил им вечерний полумарафон вокруг школы. Ямазаки с Харой бежали и переругивались — первые кругов пять, пока Ханамия не скомандовал: «Быстрее». Потом только пыхтели и молчали. Ханамия же расположился на ступеньках зала в окружении команды и лениво наблюдал за ними, устроив импровизированную вечеринку любования чужими успехами в беге.
Когда Хара и Ямазаки наконец отбегали норму, ни на пороге, ни в зале никого уже не было. Они зашли, плюхнулись на пол голова к голове, тяжело дыша, и немедленно бессловесно помирились, чтобы на следующий же день опять рассориться. Этот цикл казался бесконечным. И начинался каждый раз похоже.
«Как теперь, — с опаской подумал Ямазаки. И тут же, как и сотни раз до этого, — ну нет. Хватит».
— Мог бы просто подойти и поздороваться, — сказал он мрачно.
— Именно это я и сделал, между прочим, — Хара независимо лопнул пузырь.
Ямазаки смотрел на это очень внимательно.
— Чего? — Хара, кажется, неожиданно смутился.
— Слушай, мне никто любовных писем не передавал?
Хара подавился и закашлялся. Ямазаки от души стукнул его по спине.
— Или, может, вздыхал кто? Или я? По кому-нибудь?
— Если бы я заметил, — придушенно просипел Хара, — ты бы немедленно узнал об этом. Ну, ты знаешь…
— И правда. Эти твои шуточки…
— Но вообще, — Хара пялился на него с интересом, — это какая-то недоступная мне степень неосознанности — спрашивать такое. Я впечатлен, Ямазаки.
И, широко улыбаясь, показал большой палец.
— Да знаешь, как-то… — Ямазаки повел плечами и не стал заканчивать.
Они на самом деле очень многое друг о друге знали — от этого никуда было не деться. Ямазаки знал, какая у Хары любимая футболка и откуда у его спортивной сумки снизу длинная царапина; как он наклоняет голову, когда слушает внимательно и как — когда дремлет на уроке и пытается это скрыть; какую марку краски для волос использует и сколько пар кроссовок купил за последние два года. Эти знания были — данность, итог столкнувшей их жизни, того небольшого ее отрезка, который они провели бок о бок. Ямазаки и представлять не хотел, сколько всего такого же случайного знает о нем Хара.
— В общем, я думал, ты мог что-то такое заметить.
— Мне казалось, первый, кто должен был заметить «что-то такое» — это ты.
Ямазаки пожал плечами. Если он и знал — забыл.
«И очень зря полез с этим к Харе», — недовольно думал Ямазаки, чувствуя любопытный, тяжелый взгляд, упершийся ему в висок. Что ж. Мастер необдуманных поступков — это он.
— И хватит на меня таращиться.
— Как я могу? Такой уникальный клинический случай девичьей памяти…
— Мудак, — Ямазаки попытался его пнуть, но Хара увернулся.
— Еблан, — не остался он в долгу.
«И не поспоришь», — уныло думал Ямазаки, не оставляя попыток отметелить Хару.
— Эй, вы! Оба два!
Они слишком увлеклись потасовкой. Преподаватель физкультуры стоял в воротах, широко расставив ноги в красных спортивных штанах. За плечом у него маячил Ханамия: аккуратненький, улыбающийся, с повязкой дисциплинарного комитета на рукаве.
— Бляяяя, — тихо протянул Ямазаки.
— Что-что? Не слышу, — учитель демонстративно приложил ладонь к уху.
— Доброе утро, сенсей, — Ямазаки пытался поправить рубашку и галстук, с отчаянием чувствуя, что лишь приводит их в еще больший беспорядок.
Учитель в один широкий шаг подошел и навис над ним.
— Ямазаки! Когда же ты, наконец, перестанешь панковать? У нас приличная школа!
— Он сам по себе рыжий, — сказал Хара с улыбкой, но отчего-то натянутым тоном. — Ему разрешили ходить так. Правда, Ханамия?
Ханамия, улыбнувшись чуть шире, качнулся на носках и промолчал. Учитель слегка повернул голову к нему, но возражений так и не дождался.
— А ты что? Тоже сиреневым родился? — учитель переключился на него.
Ямазаки понял, что Хара, как всегда (бля, бля, мудак, какой же мудак), когда хотел вывести собеседника из себя, вот-вот улыбнется еще чуть шире и лопнет жвачку. Ямазаки как наяву увидел мерзкую, вызывающую улыбку, которая появлялась на лице Хары в таких случаях. Если он так сделает, учитель прицепится к ним как репей, и тогда официального выговора не избежать.
— Таким и родился. Сиреневым. Под цвет утренней зари, — быстро вставил Ямазаки.
Учитель вытаращился на него, Хара за спиной полузадушенно кашлял. Ханамия стоял, спрятав руки за спину, и, судя по лицу, ловил кайф.
— Ямазаки, — учитель недоверчиво смотрел на него, — вот уж от кого-кого, а от тебя не ожидал.
— Я тоже, — прохрипел Хара.
— И я, — чистым, радостным голосом добавил Ханамия. — Такая богатая метафора в защиту цвета, который только что снова вошел в моду.
— Я его выбрал еще до того, как это стало мейнстримом! — обиженно сказал Хара.
— Расскажи об этом Юке-чан, — ехидно посоветовал Ханамия. — Вон у нее глаза тем же цветом накрашены.
— Глаза накрашенные? Мизоно! Стоять! — учитель быстро прошел мимо Ханамии, стараясь сохранить достоинство, что не очень-то у него получилось. Ханамия лучезарно улыбался.
— Ну, не спасибо, пожалуй, — ядовито хмыкнул Хара. — Ямазаки спасибо, а тебе нет.
— Да не за что, — растерянно отозвался Ямазаки, Ханамия одновременно с ним театрально сказал:
— Ах, ты задел меня за живое.
— За Киеши Теппея и его коленочку?
— Блядь, Хара, — Ямазаки сморщился, как от кислого.
Все они замолчали. В уже пожелтевших кронах деревьев свежо шуршал ветер, на лицо Ханамии накатывали и тут же отступали кружевные тени, из-за чего оно словно бы постоянно слегка менялось, как изображение на голографической картинке. Улыбка то искривлялась в усмешку, то наоборот.
— Ну, — все тем же легкомысленным тоном сказал Ханамия, — допустим, я прямо сейчас добавляю тебе десять дополнительных кругов после тренировки, чтобы не отнимать время у команды.
— И Ямазаки тоже, — Хара поправил сумку на плече. Они с Ханамией друг другу светски и понимающе улыбались.
— И Ямазаки тоже, — согласился Ханамия.
— Мне-то за что?
— За компанию, конечно. Не хочу, чтобы Хара заскучал.
— Чего не одиннадцать? — Ямазаки задрал подбородок и встал с Харой плечом к плечу.
Ханамия перевел на него неподвижный взгляд — насмешливый и холодный.
— Пускай одиннадцать, — согласился он покладисто.
Хара, не поворачивая головы и все так же любезно скалясь, предупреждающе и очень больно стиснул Ямазаки ладонь — так, что тот едва не вскрикнул.
— Я думал, у тебя с фантазией лучше, — упрямо продолжил Ямазаки.
— У меня все отлично с фантазией, Ямазаки, — тон Ханамии был так ласков, что Ямазаки продрало холодком вдоль спины. — У меня и вообще все в порядке с когнитивными функциями. И я, разумеется, могу пойти навстречу твоему желанию расширить горизонты. Если ты действительно этого хочешь.
Ямазаки прикусил язык. Хара словно бы обмяк и тяжело прижался плечом. На Ямазаки пахнуло мятой и имбирным чаем. Он вдруг очень остро почувствовал наступившую осень. Солнце нетерпеливо жгло ему макушку. Мимо, шумя, шли ученики. Ханамия ждал.
— Да ладно, норм, — наконец, буркнул Ямазаки.
— Что ж. Значит, четырнадцать кругов, на том и сойдемся.
— Было же одиннадцать!
Хара снова предупреждающе сжал ему руку.
— Да-да, пятнадцать, именно, — Ханамия приятно улыбался. — И не вокруг корпусов, а вдоль ограды.
— Мы все поняли! Пора. Пять минут до начала осталось, — Хара подтолкнул Ямазаки в спину.
Ямазаки, ворча, подчинился.
— Уж лучше бегать, чем зависать в подсобке, — напоследок бросил Ханамия, отворачиваясь.
— Подсобка? При чем тут подсобка?
Ямазаки попробовал обернуться, но пальцы Хары впились ему в плечо, будто железные. Лицо, пусть и с улыбкой, совершенно застыло.
— Чего это он? — спросил у него Ямазаки.
— Ханамию фиг поймешь, — сквозь неподвижный оскал процедил Хара.
* * *
В обеденный перерыв Ямазаки забрался в помещение биологического кружка, привычно вскрыв хлипкий замок канцелярской скрепкой. В комнату он вошел королем. В плане создания определенного сорта репутации баскетбольный клуб работал как нельзя лучше. Например, Ямазаки регулярно без спроса являлся в биологический кружок, хоть и не состоял в нем, и никто не смел не то что слова сказать ему поперек — даже в глаза посмотреть.
Несмотря на это, Ямазаки все равно сначала воровато огляделся, заново запер дверь и только потом скользнул к клетке, стоящей в углу. В клетке обитала его любимица, пухленькая флегматичная крольчиха.
— Ах ты, моя славная, — хрипловатым разбойничьим шепотом засюсюкал Ямазаки и умиленно улыбнулся. Крольчиха мелко шевелила розовым носом. Ямазаки протянул ей кусочек яблока, и она сочно им захрустела. Ямазаки осторожно почесал ее за ушами. Любого, кто увидел бы его в этом момент, постигла бы кара, стремительная и ужасная.
— О, вот ты где.
Ямазаки крупно вздрогнул и застыл, втянув голову в плечи. Ему казалось, волосы у него на затылке встали дыбом. На пороге комнаты стоял Хара с еще одной канцелярской скрепкой в руке.
— Бля, напугал, — Ямазаки шумно выдохнул.
— Уже второй раз за сегодня! — Хара закрыл дверь и подошел. — Не хватает еще парочки для нового рекорда.
Ямазаки было замахнулся на него, но крольчиха, испуганно зашуршав, шарахнулась в дальний угол клетки.
— Ну вот что ты наделал? Напугал ее. Тише, тише, кис-кис-кис, — как иначе обратиться к прирученному животному, Ямазаки не знал. Крольчиха робко вылезла из угла, вытянула мордочку. Ямазаки осторожно погладил указательным пальцем ее переносицу, и она блаженно прижмурила глаза.
— И чего тебе взбрело в голову прийти?
— Ну должен же я был хоть раз увидеть, куда ты вот уже год с лишним шляешься в обеденный перерыв.
— Мог бы и раньше.
Ямазаки посмотрел на Хару — тот наблюдал за ним с какой-то странной полуулыбкой: то ли жалостливой, то ли вообще непонятно какой.
— Чего?
— Ты лыбишься, как придурок. Влюбленный придурок. Так вот он, предмет твоего воздыхания. Воздыхательства? — зубоскалил Хара.
Ямазаки швырнул в него первым, что попалось под руку: журналом для записей. Тот, шелестя страницами, красиво взлетел и звучно шлепнулся на пол в добром метре от Хары.
— Вот это я понимаю, баскетболист, шутер, — Хара со смехом увернулся от карандаша, от другого, от ручки, от подставки под них.
— Какой он у тебя бешеный, — Хара остановился рядом с клеткой, нерешительно помедлил и осторожно не погладил даже — потрогал длинные кроличьи уши. Ямазаки стоял посреди комнаты, упершись руками в колени, и бурно дышал. — Как по мне — дурацкий выбор. На, заешь его.
Хара протянул сквозь прутья клетки тоненькую молоденькую морковочку, которой крольчиха тут же восторженно захрустела.
— Ой, ну надо же, — Ямазаки почти тут же позабыл о своем недавнем гневе. В конце концов, это Хара. Злиться на него было совершенно бесполезно. — А где такую взял?
— Где взял, там и еще возьму. Хочешь? — Хара протянул ему морковку, Ямазаки не стал отказываться, забыв даже поинтересоваться, с чего это Хара в первый же раз пришел таким подготовленным.
Морковка оказалась сладкая, хрусткая и сочная.
— Вот это я понимаю, родство душ, — Хара беспечно улыбался.
Ямазаки показал ему средний палец.
— А какое замечательное сочетание оттенков.
— Пофол на фуй, — отозвался Ямазаки с полным ртом морковки.
— Лучше отсюда, — Хара посмотрел на часы. — Нам пора.
Когда они вышли, оказалось, что за дверью толпится весь биологический кружок в составе трех местных задротов. Ямазаки демонстративно осмотрел их с головы до ног — те отвели глаза и отвернулись — и презрительно хмыкнул.
— Не смеем вас более задерживать, — медово пропел Хара, положив локоть Ямазаки на плечо. — Путь свободен, джентльмены.
— Ты бы еще сказал «самураи», — тихо сказал Ямазаки.
— Много чести.
— И то. Вон как плохо клетки чистят, — бухтел Ямазаки.
Хара заржал и хохотал, скотина, всю дорогу.
* * *
За окном стояла душистая, легкая осень. Солнце мягко просвечивало густой прозрачный воздух. На столе Ямазаки лежал теплый луч, и можно было положить в него локоть, краем уха слушая бубнеж преподавательницы английского про грамматические конструкции, а потом, когда темная ткань рукава прогреется и запахнет, как после утюга, убрать руку в тень. Тем Ямазаки лениво и развлекался. Голос учительницы жужжал почти сонно. Ямазаки украдкой зевнул и вдруг понял, что слишком долго не слышит Хару: обычно тот не мог удержаться, так и щелкал жвачкой время от времени.
Ямазаки, подобравшись, нашел взглядом его голову — чуть позади, через два ряда. Хара лежал щекой на сложенных руках и дышал — Ямазаки показалось, что как-то слишком трудно. Он подскочил, громыхнув стулом. Учительница крупно вздрогнула и посмотрела на него с укоризной:
— Ямазаки, что?
— Мне срочно нужно в медпункт, — напряженным голосом сказал Ямазаки. — Пиздец, погибаю. Хара меня проводит.
С грохотом пробившись насквозь через столы, стулья и возмущенных учеников, Ямазаки вздернул Хару на ноги. Тот был бледен, в поту, дышал открытым ртом и сипел на вдохе и выдохе. Учительница что-то еще говорила, растерянное и недоуменное.
— Спасибо, сенсей!
Ямазаки выволок Хару за дверь и потащил к медсестре. Та тоже сначала в удивлении открыла рот, а потом, нахмурившись, уложила Хару на кушетку и захлопотала над ним.
— Отвернись или, если хочешь, выйди.
Ямазаки в ужасе смотрел на шприц.
— С ним все будет нормально? — голос прозвучал так напугано и робко, что Ямазаки смутился.
Хара на банкетке хрипло заухал. Ямазаки сначала подумал, что с ним какой-то приступ, и только потом понял, что тот смеется. Наорать на Хару он, однако, не успел.
— Расстегни брюки и приспусти, — невозмутимо сказала медсестра.
Ямазаки зажмурился. Щелкнула пряжка, вжикнула молния. Хара просипел: «Ой», и настала шуршащая тишина.
— Все? — Ямазаки приоткрыл один глаз.
— Все, все, — медсестра, отвернувшись, копалась в столе. — И что же это было, Хара Казуя? — спросила она очень строго.
— Случайность, — беспечность в голосе Хары звучала бы куда правдоподобней, если бы не хрипы.
— Хороша случайность. А ты почему не уследил? — под ее обвиняющим взглядом Ямазаки смешался.
— Уследил за чем?
— Вы что, так близко дружите, и ты не знаешь о его аллергии?
— О какой аллергии? — глупо спросил Ямазаки.
— Мы не дружим, — быстро вставил Хара.
Пауза вышла неловкой.
— У него аллергия на шерсть, — уже по-другому, мягко сказала медсестра.
— Я не знал. У тебя аллергия, и ты пришел гладить кролика? — очень хотелось рявкнуть, но повысить голос Ямазаки не решился.
— Ну мне же интересно, куда ты ходишь.
— Очень безответственно, — медсестра поджала губы. — Я крайне разочарована. И ты ведь состоишь в медицинском комитете. Как же так, Хара?
— Я выпил таблетку, — Хара кашлянул как будто смущенно. — Я не думал, что вот так…
— И еще молчал! — Ямазаки проглотил крутившееся на языке «блядь».
Медсестра осуждающе покачала головой.
— Больше никаких эскапад.
— Я прослежу, — мрачно пообещал Ямазаки, хрустнув костяшками.
— А пока пусть отдохнет, — медсестра кивнула на занавеску, отгораживающую кровать от кабинета. Туда обычно отправлялись переучившиеся отличники.
— Что, и одеялко мне подоткнешь? — из-за посипывания Харе не хватало убедительности.
Ямазаки нетерпеливо смотрел, как он варварски обминает задники кедов, лениво и неряшливо стаскивая их нога об ногу, а потом еще топчется по ним, как будто чего-то ждет. Ямазаки, не выдержав, поставил ему подножку. Хара свалился на кровать спиной и тут же сгруппировался, втянув на нее ноги и подняв руки к груди, как будто собрался дать Ямазаки отпор.
— И чтобы лежал, понял?
Ямазаки подоткнул ему одеяло, отдельно укутав ноги. Хара смотрел на него, приоткрыв рот. Потом просто тихо и медленно натянул одеяло на голову, глухо и с кашлем загоготав под ним, а потом, кажется, довольно быстро уснул, во сне расслабившись и свернувшись калачиком — весьма крупным, учитывая его габариты. Из-под одеяла понеслось сопение.
— Можешь не благодарить за то, что Ханамия не узнает подробностей.
Ни Ханамия, ни кто-либо другой. Слишком много людей готовы были воспользоваться малейшей их слабостью.
Ямазаки вздохнул, предвкушая объяснения сначала с медсестрой, а потом с учительницей.
* * *
— Ямазаки! Вставай, хватит дрыхнуть.
Ямазаки, ворча, заерзал на скамейке. День выдался слишком утомительным: происшествие с Харой, потом еще Ханамия на допросе все жилы вытянул, потом выматывающий бег — за себя и за того парня. Ну, на самом деле, только за себя, но вдруг оказалось, что бегать с Харой гораздо привычней и проще, а так — минуты тянулись как часы, и Ямазаки отчего-то очень быстро утомился. А перед самым концом тренировки заявился Хара и зубоскалил с порога, внешне совершенно здоровый, а Ямазаки ведь за него волновался. И вот теперь опять кто-то его трепал и безжалостно тыкал.
— Ямазаки! Ну хватит уже. Тебя как будто Сето покусал.
— В смысле? — Ямазаки нехотя открыл глаза.
— Спать слишком много стал, кажется, — Фурухаши укоризненно покачал головой. — Пропадаешь то в сторону подсобки, то неизвестно куда. Вон, задерживаться начал.
— В сторону подсобки, куда-то, — Ямазаки недовольно фыркнул, — куда Ханамия пошлет, туда и пропадаю.
Он тут же осторожно огляделся, нет ли Ханамии поблизости, но зал оказался совершенно пуст, за исключением их с Фурухаши. Только слышно было, как в душевой шумит вода. Фурухаши равнодушно пожал плечами, видимо, потеряв интерес к разговору, и отвернулся. Ямазаки потянулся, с неудовольствием чувствуя, как затекли мышцы. Встал. И тут с ним случилось то же, что и утром: зал вдруг как будто поехал вокруг него, внутренний компас Ямазаки засбоил. Он пришел в себя, лежа щекой на полу. В ушах шумело. Ямазаки дышал и ждал, когда же пройдет это чувство, что зал вокруг него словно бы пульсирует — сжимаясь и разжимаясь так быстро, что к этим изменениям было не приспособиться.
— Ямазаки? Ты как?
В первое мгновение Ямазаки не узнал голос, с ним как будто заговорили на каком-то иностранном языке, звуки текли искаженные и незнакомые. Ему казалось, он полжизни затратил бы на их расшифровку.
— Что, теперь тебе поплохело? — Хара со смешком поднял его на ноги и усадил на скамью.
«Слишком резко», — из-за нахлынувшего головокружения Ямазаки не рискнул открыть рот.
— Эй? Ты чего? — в веселом голосе Хары зазвучало беспокойство.
Ямазаки попытался что-то сказать, но не смог и просто уткнулся лбом Харе в плечо. Хара дышал, и плечо его едва ощутимо колебалось. Движение с ничтожной амплитудой, но Ямазаки внезапно показалось, как будто и размах расширения-сжатия, который он ощущал до этого, постепенно сходит на нет, подстраиваясь под дыхание Хары.
— Что-то хреново, — наконец выдавил он из себя.
— Ханамия совсем заездил, — не вопросительно, а недовольно сказал Хара.
Ямазаки не хватило сил даже фыркнуть.
— Давай, вставай. Я тебя провожу. Помоешься дома. Фурухаши вон и сумку твою принес из раздевалки.
— Проводишь? — Ямазаки осторожно встал. Голова все еще кружилась, но гораздо меньше, чем прежде. — Может, и сумку мою понесешь?
Хара молча поднял ее и повесил на плечо. Ямазаки казалось, что Хара из-под челки пытливо вглядывается ему в лицо. Он открыл рот, закрыл и прижмурился, пережидая остаточную волну головокружения.
— Идем, — Хара протянул ему спортивную куртку.
* * *
Перед Ямазаки из голубоватых объемных сумерек выступал железный, остро пахнущий столб странной конструкции, похожий на поставленную вертикально рельсу, только в дырах. Несколько выше шло глухое перекрытие. Ямазаки нужно было на него попасть. Он подпрыгнул и неожиданно полетел, чувствуя, как от ужаса сердце проваливается куда-то в пятки заледеневшей шайбой — и проснулся весь дрожащий и в холодном поту.
Кошмар его не был страшным по содержанию, но оказался ужасно жутким по сути. Ямазаки, чувствуя, как часто бьется его оттаявшее сердце, медленно вполз на кухню и выпил подряд два стакана воды По столешнице метались стеклянные отсветы из-за его трясущихся рук.
Ямазаки сел за стол и, решив оседлать адреналиновую волну, принялся вспоминать.
* * *
Вход в подсобку располагался в укромном закутке. Плотная дверь с вставкой из матового ребристого стекла, как в уборных, запах пыли, кожи, металла и пластика. Стеллажи, уставленные коробками, корзины для мячей, стопка матов, сетки для бадминтона и тенниса — ничего необычного. Ямазаки потоптался на свободном пятачке, отчего-то чувствуя себя обманутым, и не полез дальше раскапывать завалы позабытого спортивного снаряжения.
«Но что-то же здесь должно быть», — Ямазаки на это скорей надеялся.
Все, до чего он додумался — подсобка. О ней сказал Фурухаши и ее же упомянул Ханамия. Мама подтвердила, что Ямазаки стал возвращаться на полчаса позже, между тем он совершенно не представлял, с чего бы, ведь ему просто не на что было потратить это время. Кроме того, и вспомнить, куда оно уходило, решительно не получалось.
Ямазаки попробовал, не подставляясь, расспросить первогодок, но где он, а где умение невзначай вытягивать информацию. Первогодки подтвердили, что да, семпай каждый день исчезает на какое-то время под конец тренировки. Нет, никто не в курсе подробностей.
К тому же, Ямазаки знал, баскетболисты Кирисаки Дайичи выдрессированы так, чтобы не задавать вопросов. Все они. И если третий и второй составы просто боялись, основному было плевать, пока каждый выполняет столько, сколько нужно и следует указаниям Ханамии.
— Но теперь, — сказали первогодки, — когда выяснилось, что семпаю вдруг может стать плохо, мы, конечно, будем присматривать за вами.
Ямазаки проклял тот день, в который так хорошо прикрыл Хару. И никакой благодарности взамен.
Фыркнув, он еще раз осмотрел подсобку. Свет тусклым квадратом ложился на пол, высвечивая край матов, все остальное захватили пыльные тени — картина унылого запустения.
«Что мне тут делать?»
Ямазаки напоследок с досадой хлопнул дверью.
* * *
На следующее утро пробуждение Ямазаки вышло еще ужасней, чем после предыдущего кошмара.
Он почему-то очень долго просыпался, медленно выплывая из сна — и словно бы так до конца и не всплыл, покачиваясь у самой поверхности сознания под последним, самым прозрачным, самым текучим слоем тающей дремоты. Не в силах выпутаться из этих тенет и на самом деле не желая этого, Ямазаки поднял одновременно послушную и чудовищно тяжелую руку и положил ее на живот. Его тело так восторженно отозвалось на прикосновение, что Ямазаки вздрогнул, и все стало еще хуже. Он был возбужден до болезненного, свинцового стояка. Вся кожа словно бы превратилась в сплошную эрогенную зону. Любое движение отзывалось дрожащим обжигающим эхом. Ямазаки кончил раньше, чем понял, что с ним происходит, и потом лежал, уставившись в потолок, старался дышать неглубоко и с накатывающим отчаянием представлял, как будет одеваться.
В результате он едва не опоздал и весь день ходил дерганый и раздраженный.
— Температура, что ли? — Хара протянул руку пощупать ему лоб.
Ямазаки шарахнулся от него, как от прокаженного, и под невнятным предлогом сбежал — но не как обычно, в биологический клуб, а в спортивный зал.
Погода стояла хорошая, физкультуру все еще проводили на улице. Зал встретил пустотой и еле уловимым запахом кожи. Шаги Ямазаки разносились гулким эхом. Он, стараясь не высовываться, старым добрым способом вскрыл замок подсобки и просочился внутрь. Казалось, все там было как и вчера. Да чего уж, в эту подсобку словно бы собрались ночевать все прошлые века и навсегда уснули, пыльные, спрятавшись под маты.
Ямазаки открыл сумку, достал ноутбук — и сначала долго-долго возился с установкой камеры, а потом еще его прятал, чтобы не было заметно, и еще — заклеивал мигающий индикатор на панели… Он еле успел к концу перерыва и плюхнулся за свой стол потный, встрепанный и мрачный. И, отмахиваясь от вопросов, единственно о чем мог думать — лишь бы хватило заряда батареи.
* * *
Его хватило едва-едва. Той же ночью, забравшись с ногами в кровать и уставившись в экран ноутбука, Ямазаки тщетно пытался понять: радует это его или все-таки огорчает.
Запись началась очень скучно — с этой самой подсобки. Интернет-камера, доставшаяся Ямазаки от брата, была не слишком хорошей, слегка притормаживала, из-за скудного освещения картинка вышла почти монохромной и, естественно, беззвучной. Очень долго ничего не происходило кроме неподвижности, полутьмы и скудного светового квадрата на полу. Потом, судя по всему, настало время тренировки, Ханамия отпер дверь, первогодки выкатили сетки с мячами, и дверь захлопнулась. Следующий кусок, как и первую часть, Ямазаки, скучая, просматривал на ускоренной перемотке, вернув к нормальной скорости, когда захотел попить, и едва не подавился, увидев на экране себя. Он вошел в подсобку и просто стоял, глядя перед собой.
Ямазаки наклонился, едва не уткнувшись в экран носом. Он этого не помнил. Не помнил, чтобы открывал дверь, чтобы вот так стоял. Что ему вообще понадобилось?
За матовым стеклом кто-то прошел, мелькнула тень, и в зазор под дверью что-то стремительно влетело, какая-то небольшая плоская вещица, стукнулась о кроссовки Ямазаки, и в тот же миг его не стало.
Ямазаки по эту сторону экрана перестал дышать. Мысли у него в голове бестолково запрыгали, натыкаясь одна на другую.
В это время в подсобке, в полной безвоздушной тишине записи, на полу осталась горкой лежать только его баскетбольная форма. Самого Ямазаки нигде не было. За стеклом снова появилась тень, на пол легли очертания растрепанной головы. Пауза, дверь осторожно приоткрылась, и в образовавшуюся щель вкрадчиво и немыслимо ловко для своих размеров — это было заметно даже на тормозящей записи — просочился Хара.
Первой мыслью Ямазаки было: «Хара, беги!»
Хара запер дверь, шагнул, наклонился и запустил руки в форму. Ямазаки зачарованно смотрел, как он выпрямляется, держа… Четыре лапы, достаточно длинное тело, испуганно поджатый хвост. Большой пушистый кот, встопорщив усы, широко открыл пасть, выпуская беззвучное: «Мя».
На записи не рассмотреть было его цвета, но Ямазаки знал, что он рыжий. Огненно-рыжий, рыжий настолько, что, превратись этот кот в человека, его бы шпыняли за цвет волос — сначала в школе, потом в институте, а затем на работе.
Но у Хары, кажется, не было к коту никаких претензий, наоборот. Ямазаки смотрел, как он суетливо и нежно подхватывает кота на руки, и чешет за ухом, и гладит, и бормочет что-то неслышное, и выражение лица у него становится радостным, ласковым и мягким. И никакой челке этого не скрыть — такого Хару, какого Ямазаки никогда не видел.
Ямазаки, оглушенный шумом в ушах и собственным дыханием, смотрел, как Хара льнет к коту, а кот льнет к Харе, влюбленно трется головой о его подбородок, как долго и обстоятельно устраивается у него сначала на руках, а потом — на коленях, когда Хара садится на маты. Как сворачивается уютным калачиком и жмурит глаза.
Ямазаки не слышал этого, но ему казалось, что кот урчит. Сознание самого Ямазаки как будто раздвоилось: он понимал, что он видит, но осознать это, принять он оказался не в состоянии. В определенный момент падения в колодец отрицания он краем сознания с облегчением почти поверил в то, что это очередной кошмар, тягучий и словно бы не страшный, и достаточно просто проснуться.
«Давай, ты все понял, просыпайся!»
Ямазаки крепко ущипнул себя за бедро и зашипел от боли. Он бодрствовал.
Хара на записи все чаще и чаще посматривал на часы. Потом, в определенный момент с большим сожалением встал, подняв кота на руки. Тот открыл глаза и тут же насторожился. Хара последний раз погладил его по спине, так плотно, что Ямазаки словно бы почувствовал прикосновение. По спине его разбежались мурашки.
Хара посадил кота на маты, поднял и встряхнул одежду Ямазаки, аккуратно разложил ее на матах, запустил в нее кота. Тот смотрел на Хару снизу вверх и, кажется, растерянно мяукал. Ямазаки увидел, как Хара горько прикусил губу, приложил палец ко рту в безошибочном призыве к тишине, резко развернулся и вышел за дверь, преувеличенно аккуратно закрыв ее.
Какое-то время на записи ничего не происходило, только время от времени слегка колыхалась футболка, а потом — Ямазаки только успел моргнуть — на матах уже лежал он сам, в сбившейся футболке, перекрученных штанах и босиком.
Ямазаки смотрел, как он замедленно, словно бы механически садится, оправляет одежду, натягивает кое-как кроссовки и сомнамбулически выходит за дверь.
Точно таким же дурманным тягучим движением Ямазаки захлопнул ноутбук.
Всю ночь его мучила бессонница.
* * *
Он стоял и нервничал, потому что совершенно не был готов.
«А вдруг, — думал Ямазаки, — я опять все забуду? Или еще что?»
Он совершенно не помнил ничего, связанного с подсобкой и тридцатью минутами, которые ежедневно терял. Почему он приходил сюда? Его звали? Или как?
Ямазаки неуверенно топтался, прислушиваясь к тому, что происходит в зале. Скрип кроссовок и крики долетали до него глухим шумом с редкими звонкими всплесками отчетливых ругательств.
За дверью мелькнула тень. Ямазаки, затаив дыхание, сделал аккуратный, но достаточно длинный шаг влево. В щель под дверью влетело, закрутившись, что-то светлое и остановилось, стукнувшись о маты.
Ямазаки наклонился, напрягая глаза в тусклом свете. На полу лежал длинный кусочек картона с витым шнурком, продетым в отверстие на одном конце. Красные чернила на картоне не могли определиться: то ли они стилизованное изображение кошки, то ли иероглифы, которые Ямазаки никак не мог распознать.
Ручка вкрадчиво повернулась. Ямазаки, ни о чем не думая, цапнул бумажку за шнурок и бросил ее в Хару, в это самое время проскользнувшего в дверь.
Ямазаки не услышал, а скорей почувствовал упругий хлопок. Раз — и Хара исчез, оставив после себя кучку одежды на полу.
— Ебааать, — ошалело протянул Ямазаки и замолчал, испугавшись собственного голоса.
В одежде на полу началось шевеление. Ямазаки, оглушенный всем происходящим, инстинктивно шарахнулся к ближайшему стеллажу. Из складок светлой футболки, молча, но при этом скрипя когтями, ползло чудовище в облике кота. На Ямазаки уставились два круглых, злобных, лимонно-желтых глаза с вертикальными полосками зрачков. Длинный, удивительно тощий кот на высоких узких лапах раскрыл пасть и зашипел как гадюка, встопорщив клочковатую, непонятного цвета шерсть.
У Ямазаки подломились ноги, и он с размаху плюхнулся на маты.
— Ямазаки-семпай?
Оба — и Ямазаки, и кот — вздрогнули от неожиданного стука в дверь. Кот захлопнул пасть, прижал уши и испуганно заозирался, мгновенно утратив большую часть прежней инфернальной жути.
— Ямазаки-семпай, вам плохо?
Кот, поджав хвост, стремительно юркнул за ближайшую коробку, похожий в движении на слишком крупную жуткую крысу.
— Я… Я да, то есть мне нет, — Ямазаки в одно движение сгреб одежду Хары и запулил ее куда-то за спину, едва успев снова плюхнутся на маты, когда дверь приоткрылась: Хара не успел ее запереть.
Ямазаки не нужно было изображать нездоровье — он в самом деле неважно себя чувствовал. Лицо горело, сердце билось как заполошное, его, кажется, даже слегка подташнивало.
— Ямазаки-семпай, может быть, вам к медсестре?
Первогодки жадно осматривались. Один нерешительно подошел к Ямазаки.
— Мне надо посидеть. Полежать. Простите.
Ямазаки дрожащей рукой отер лоб.
— Может, водички? — они не заметили ничего подозрительного, и участие их стало словно бы искренней.
— Да!
Ямазаки схватил бутылку и практически в пару глотков выхлебал ее на две трети. Кажется, новичков это окончательно убедило в недомогании Ямазаки.
— Если станет совсем плохо, я дойду до медпункта, туда вроде бы Хара пошел.
Новички все еще нерешительно топтались, втроем словно бы заняв все свободное пространство.
— Идите, идите. Скоро пройдет. Я покажусь медсестре. И уборку закончу, — Ямазаки уже и не знал, как их выставить.
От последнего они мигом повеселели, заблагодарили и, наконец, вымелись. Ямазаки, встав на ноги разве что раза с третьего, доковылял до двери, запер ее и снова упал на маты.
Под стеллажом зажглись два хищных круглых глаза. Кот, неуклюже повозив лапами, выполз из укрытия и бочком-бочком подобрался к Ямазаки. Потрогал его лапой за ногу.
— Мудак ты, — буркнул Ямазаки, — что человек мудак, что кот.
Кот мяукнул так довольно, словно Ямазаки его похвалил. Заполз на него, тяжело и небрежно наступая на ноги и на живот.
— Ай, ой, когти-то втяни, — громким шепотом рявкнул Ямазаки.
Кот отозвался басовитым урчанием, сладострастно прижмурил глаза и только глубже вонзил когти в Ямазаки.
— Ах ты ж… — Ямазаки занес руку.
Кот топтался у него по животу, урча и перебирая лапами. Ямазаки нерешительно завис, а потом опустил ладонь на голову с парой широко расставленных ушей с острыми кончиками. Кот, как будто только этого и ждал, тепло толкнулся головой ему в руку.
— Хара, — шепотом позвал Ямазаки.
Кот на мгновение замолчал, широко раскрыв ясные глаза, пытливо посмотрел на Ямазаки, а потом, грациозно выгнувшись, как это умеют только кошки, приник к нему теплым гибким телом, вибрирующим от урчания.
Ямазаки вдруг стало трудно дышать. Он лежал, смотрел в потолок, бездумно гладя кота, и осознание всего случившегося медленно и плавно укладывалось в нем вместе с теплом и видением Хары, полупрозрачным коконом окружившим кота у Ямазаки на животе.
Полчаса промелькнули незаметно.
К тому времени, как Хара во плоти в самом деле вытянулся на Ямазаки, сразу же прижав ему руки, так, что не дернуться, Ямазаки уже горел от возбуждения.
— Ну, рассказывай, — глухо предложил Ямазаки. — Иначе…
— Иначе что? — шепнул Хара.
— Я откушу тебе нос, — посулил Ямазаки.
Хара, проблеском улыбнувшись той самой, невыносимой, ласковой улыбкой с записи, положил голову Ямазаки на плечо. Волосы — такого же неопределенного грязноватого оттенка, что и шерсть у кота — щекотали Ямазаки шею.
— У меня бабушка — в прошлом мико. И вот она на восемнадцать лет сделала мне подарок. У меня аллергия на шерсть, а мне хотелось кошку.
— И сколько тебе тогда было?
Хара хмыкнул, его теплое дыхание коснулось уха Ямазаки.
— Семь лет.
— Замечательная бабушка, — заметил Ямазаки со всем возможным ехидством.
— Лучше всех, — судя по голосу, Хара улыбался. — Она всегда умела делать своевременные подарки.
— Что с твоими волосами?
— А. — Хара помолчал. — Я так понял, после превращения возвращаешься в исходное состояние. Совсем исходное.
— Это мне теперь заново все пломбы ставить? — помолчав, уточнил Ямазаки.
— Скорей, теперь пломбы тебе совсем не нужны.
— Почему я ничего не помню?
— Не знаю. Все — бабулин свиток. Наверное, теперь будешь.
Минуту они слушали тишину и ленивую беготню в зале.
— Почему я? — Хара оказался тяжелым, Ямазаки становилось все труднее дышать.
— Вообще — потому что волшебная шерсть не вызывает аллергии. В остальном… Ну ты же охуенный котик, Ямазаки, — вкрадчиво шепнул Хара. — Рыжий-рыжий, пушистый, теплый. Ласковый.
Ямазаки показалось, у него вспыхнули даже пятки. Даже лодыжки покраснели.
— Что ты врешь? — буркнул он. — Когда это я был…
Ямазаки осекся, вспомнив то томное утро, в которое кончил, не прикасаясь к себе.
— А что мы не поделили, когда у меня футболка порвалась?
Ямазаки задал вопрос почти машинально. В его голове как будто рухнула какая-то плотина или открылся сейф: до него в полной мере дошло понимание, что ежедневно, по полчаса, Хара гладил его. Хара гладил его целиком, его тело, становившееся в длину, если считать без хвоста, короче руки Хары, размером, пожалуй, с две его ладони. И этими ладонями Хара гладил его от макушки до пяток. Ямазаки закрыл глаза, но и так ему казалось, словно он стоит, повернувшись лицом к высоченному горячему костру.
Вместо ответа Хара поцеловал его.
— Ямазаки-семпай? — в дверь робко поскреблись. — Как вы?
С Ямазаки было очень плохо. С Ямазаки было хорошо. Он лежал, задыхаясь, на боку, на матах, и Хара размеренно и сильно дрочил ему, водя губами по шее. Ямазаки переполняла густая истома, щеки горели, глаза, ничего не различающие, закрывались сами собой. Губы обметало от поцелуев и горячего дыхания. Ямазаки на самом деле очень понравилось целоваться. Он не мог стонать, все его стоны моментально вырождались в едва слышные протяжные звуки, еле отличимые от дыхания, но на каждый Хара сладко вздрагивал у него за спиной и плотнее прижимался натянутым как струна телом.
В дверь постучались чуть громче. Ямазаки, сглотнув очередной недо-стон, попытался неслышно прокашляться, не уверенный, что голос его прозвучит достаточно убедительно.
— Все хорошо, — сказал он весьма уверенно и твердо. — Идите. Со мной все в порядке.
«О, Ямазаки», — ехидно и нежно выдохнул Хара ему в ухо, и на мгновение виски Ямазаки пронзила словно бы жестокая боль: белоснежная и яркая, она рухнула перед его глазами, как занавес, и стала вдруг такой невозможно острой, такой приторной и желанной, что он едва не закричал, на глубокий миг совершенно потерявшись в ней. Хара сорванно стонал ему в шею.
— Они ушли.
Ямазаки лежал, согнув ноги в коленях, и не представлял себе, как это — вот сейчас сделать хоть что-нибудь, неважно что.
— Надо идти. И уборка на нас.
— Скажи, — перебил его Ямазаки, чтобы оттянуть неизбежное, — почему ты без жвачки?
— Потому что один рыжий кот шарахался, когда от меня пахло мятой. Давай, вставай. Тебе еще отыскивать мою одежду.
Ямазаки, закрыв глаза, протестующе замычал.
— А потом нам приводить себя в порядок, умываться, домой…
— Не хочу, — Ямазаки перевернулся на другой бок и уткнулся Харе в шею. — Я котик, и я хочу жрать и спать.
Хара, помедлив, почесал его за ухом.
— Сейчас, — Ямазаки досадливо вздохнул. — Ладно уж.
— А я, так и быть, сложу мячи и дотащу тебя до дома.
— И бабушкин подарок возьми, — добавил Ямазаки.
— Возьму, — в голосе Хары светилась чистая, ничем не замутненная нежность. — Еще пригодится.
* * *
— Что за печальное зрелище, — сказал Ханамия, опускаясь на скамью, — твои сокомандники, праздно влачащие дни свои.
Ямазаки сидел на полу, старательно демонстрируя царственное равнодушие, пока Хара, пытаясь делать это незаметно, осторожно и медленно почесывал ему затылок.
— Не дни, а перерывчик в десять минут, — уточнил Ямазаки, с сожалением чувствуя, как Хара, стараясь не делать резких движений, медленно убирает руку.
— Ладно, мы поняли, — Хара откинулся на вытянутые руки и беспечно лопнул пузырь жвачки. — Десять кругов?
— Пожалуй, одиннадцать, — Ханамия посмотрел очень внимательно.
— Ну капитан. Перечишь — плохо, соглашаешься — плохо…
— И еще четыре сверху для полного счета, — Ханамия, ухмыльнувшись, щелкнул пальцами и отошел.
— М-да, — пробормотал Ямазаки, — боюсь представить, сколько этот маньяк сам бегает.
— Ну, как минимум, в разы больше, чем эти.
«Эти», первогодки, слишком медленно, на вкус Ямазаки, пробежали мимо кучной толпой.
— …Подсобка, — долетело до Ямазаки.
Тот первогодка, который предложил ему в свое время воды, пялился и улыбался весьма глумливо.
Когда он в следующий раз пробегал мимо, Ямазаки ловко поставил ему подножку и тут же убрал ногу, делая вид, что он ни при чем. Первогодка с воплем пропахал пол локтем.
— Больно? — с притворным сочувствием спросил Хара.
Первогодка, зажав локоть, смотрел на него с заново просыпающимся во взгляде страхом.
— Проводить в медпункт?
— Нет-нет, я сам, — забормотал первогодка и ушел в сопровождении друзей.
— М-да, — Ямазаки подставил голову, и Хара снова начал незаметно и осторожно ее почесывать. — Вот такие мы в Кирисаки Дайичи котики.
Хара, кажется, улыбнулся и вкрадчиво сказал: «Мур».
-
-
29.08.2016 в 23:29Отличный фик, и мистика хорошо пошла, и рыжий ласковый Ямазаки - это то, что нужно
-
-
29.08.2016 в 23:47ваистену
-
-
30.08.2016 в 00:57А ещё они замечательные друганы, и читать об их дружбе было очень здорово!
Спасибо!
И отдельное спасибо за описание состояния Ямааки в первое утро - я теперь знаю, как правильно описать свои ощущения после джойнта)))
-
-
30.08.2016 в 18:43На пробуждениях Ямазаки даже как-то крипотно было. Вроде и понимаешь, что ничего страшного случиться не должно, а все равно екает.
Огромное спасибо
-
-
30.08.2016 в 23:06Там была киехана, я видела киехану!прсттСпасибо! Оно такое полнокровное и цельное
жаль что не макси-
-
31.08.2016 в 11:27— Блядь, Хара, вот это мы с Ямазаки синхронно произнесли)
КОТИКИ!!!!!!
-
-
02.09.2016 в 20:58и написано замечательно, легко, тепло так)
спасибо большое, автор, вы тоже очень котик!
-
-
02.09.2016 в 21:00Musteline, именно так
Natali1919, А ещё они замечательные друганы, и читать об их дружбе было очень здорово!
спасибо!
я теперь знаю, как правильно описать свои ощущения после джойнта)))
ни разу не пробовала, но кто ж теперь мне поверит
Рэя,
_Brownie_,
Там была киехана, я видела киехану!Оно такое полнокровное и цельное
спасибо большое
Dylan Stilinski, КОТИКИ!
да вообще!
рада, что понравилось)
rumble fish спасибо вам огромное за отзыв
спасибо большое, автор, вы тоже очень котик!
миу
-
-
03.09.2016 в 23:46Вот с момента, как Ямазаки навернулся с кровати, и до самой подножки - замечательно
Моменты с сестрой такие тёплые, улыбательные, трогательные очень)
И так удачно переплелось всё - и мистика, и повседневные тренировки, и кролик *__* и ваше чувство юмора
И Ямахара очень котики, спасибо вам
-
-
06.09.2016 в 13:27