Название: К истокам
Автор: kuroko-no-author
Пейринг/персонажи: Мидорима Шинтаро/Такао Казунари
Выпавший в лотерее троп: Двойная мораль
Тип: слэш
Рейтинг: PG-13
Жанр: романс
Размер: миди, 5206 слов
Саммари: Ложь, сказанную с благими намерениями, можно считать спасением. Но это не значит, что для других она перестаёт означать разрушение. Особенно если приводит к непониманию.
Дисклеймер: всё принадлежит, и не мне
Предупреждения: Постканон. И автор слишком долго смотрел концерт Олдкодекса, упс.
Работа была написана для октябрьского фестиваля
читать дальше
Мидорима клацнул мышкой и, дождавшись, пока на экране высветится «Сообщение отправлено», захлопнул крышку ноутбука.
Он чувствовал себя очень уставшим и с удовольствием бы остался дома, но, тем не менее, на этот вечер у него уже было запланировано одно дело.
Утренняя тренировка совершенно его вымотала. Конечно, в университете вообще было ощутимо тяжелее, чем в Тейко и Шутоку вместе взятых, но это не заставило Мидориму сомневаться в правильности принятого им решения. Идея связать свою жизнь с баскетболом была неожиданной, но, пройдя через долгие размышления, Мидорима всё же остановился на ней, отметя в сторону все остальные варианты.
Последний школьный год пролетел быстро, едва ли не в одно мгновение. Занятия, горы домашних заданий, тонны учебников для подготовки к экзаменам. И баскетбол.
Уходить из клуба Мидорима отказывался наотрез, даже когда ещё не был окончательно уверен, куда будет поступать и какую специальность выберет. Что-то, отвлекающее от постоянной учёбы и мыслей о будущем, было необходимо как воздух, а иначе он рисковал сойти с ума в окружении чисел, правил и фразеологизмов.
Но у него был баскетбол. И Такао, за прошедшие годы тоже ставший привычным. Он постоянно был где-то рядом, и вместе с ним в жизнь всегда приходили шутки, улыбки и смех. Он пасовал Мидориме на тренировках, заставлял делать перерывы в подготовке к экзаменам, корпел вместе с ним над учебниками, вытаскивал на свежий воздух.
В старшей школе Мидорима впервые настолько сблизился с кем-то. Обрести лучшего друга, первого за все прожитые годы, было странно, но Мидориме на самом деле это нравилось. Было приятно, хоть и неловко (непривычно) осознавать, что есть человек, который всегда подставит плечо в нужный момент. Ещё никогда никого он не подпускал к себе так близко.
А потом Мидорима поступил в Тодай, окончательно связав свою жизнь с баскетболом. Такао же подал документы в Хитоцубаши, выбрав специальность экономиста. Это звучало невероятно и ужасно: в конце концов, где экономика, а где — Такао? Но тем не менее. Университеты были совершенно разными, а расстояние между ними резко стало большим — непривычным. Это раздражало.
Сначала им удавалось (изредка) видеться, потом свободное время перестало совпадать, появилось — а ведь это только первый курс, то ли ещё будет! — множество дел. Оставалось лишь сидеть в чатах, когда была возможность. И писать электронные письма (очередная идея Такао, который не мог регулярно быть на связи).
К этому Мидорима подошёл со всей возможной тщательностью. Он отправлял довольно подробные сообщения на почту Такао каждый день: вкратце рассказывал, как прошли занятия, говорил о нелогичности своих сокурсников, неизменно (и неумело) интересовался, как дела у самого Такао. Тот же успевал прочесть всё полученное, а на выходных, звоня Мидориме по скайпу, скопом вываливал на него комментарии по поводу будней (Шин-чан, у тебя действительно настолько скучно? Шин-чан, ты правда это сказал? Ты по-прежнему ужасен в общении. Шин-чан, давай как-нибудь сыграем вместе?) и говорил о своей жизни.
Конечно, он был прав. Мидорима не стал общительнее, не обзавёлся множеством друзей. Ему с трудом удавалось вести себя правильно даже с единственным другом, что уж говорить о взаимодействии с остальными людьми? Помогало только то, что Такао был не прочь изредка подсказать самый подходящий (чуткий) выход из ситуации. С ним вообще было связано слишком многое.
Мидорима тяжело вздохнул и, встав со стула, пошёл собираться.
Ему предстоял поход в клуб с Кисе, и к этому надо было подготовиться. В том числе — и морально. Кисе, хоть и стал с годами немного спокойнее, раздражал всё так же сильно.
Было бы проще, пойди Такао с ними.
***
Идея похода в клуб принадлежала, разумеется, Кисе. Он услышал от своих поклонниц о какой-то новой, но уже довольно популярной, группе и тоже захотел их послушать. Но вместо того, чтобы просто найти их песни в интернете, он решил сразу сходить на выступление. И, тоже предсказуемо, обзвонил всех, кто взял трубку, чтобы ему составили компанию. Кисе считал, что одному будет скучно идти даже на самый невероятный в мире концерт, не говоря уже о местных группах.
Мидорима с удовольствием бы сослался на неотложные дела. Но Кисе был из тех людей, с которыми проще согласиться, чем потом получить десятки расстроенных сообщений с сотней грустных смайликов, а при встрече — выслушивать укоры. Из двух зол следует выбирать меньшее.
Особенно, если все остальные уже успели отказаться, и поэтому Кисе точно не оставит его в покое.
К удивлению Мидоримы, Кисе пришёл раньше его. Более того, он не проронил ни слова, пока они не вошли в клуб, который, как справедливо заметил Кисе, изнутри напоминал скорее небольшой концертный зал, чем заведение для танцев. И действительно — помещение было просторное, по размерам не меньше, чем спортзал в Шутоку, а у одной из стен стояла сцена с музыкальными инструментами, по краям которой располагались плоские круглые лампы, защищённые решётчатыми мостиками. Мидорима уж точно не представил бы себе что-либо подобное, услышав слово «клуб».
Свет в зале погас.
Глаза привыкли к темноте довольно быстро, и Мидорима успел заметить, как из-за кулис вышло несколько фигур. С первым гитарным аккордом зажглись несколько ближайших к зрителям прожекторов, неторопливо скользя светом по всему залу. Следом плавно включались остальные, окрашивая всё, кроме сцены, в мягкий оранжевый цвет. Группа по-прежнему оставалась в тени — изредка кто-то из них оказывался в кругу света, но через доли секунды вновь скрывался из виду.
Ближайшая к краю фигура казалась смутно знакомой: было что-то привычное в её расслабленной позе.
Музыка стала громче, и стоило только в игру вступить барабанам, как — наконец — включились все прожекторы, а Мидориму окатило узнаванием.
Такао.
На сцене, под меняющими свой цвет огнями, в такт музыке покачивался Такао. А потом он поднёс к лицу микрофон и начал петь.
Этот голос Мидорима узнал бы и спустя годы — сложно не запомнить до последней эмоции голос человека, в чьём обществе находился почти всё время на протяжении нескольких лет. Но он даже предположить не мог, что услышит его при таких обстоятельствах.
Такао не пускался в какой-нибудь невероятно сложный танец, как обычно это делали исполнители, которых показывали по телевизору. Он просто стоял, упираясь одной ногой в металлический мостик, и пел, слабо жестикулируя свободной рукой.
Этого было достаточно, чтобы стать центром внимания публики.
Песня была под стать Такао — живая и искрящаяся. Мидорима слушал, и с каждым спетым словом, с каждой проигранной нотой, он всё сильнее чувствовал смесь восторга и удивления с растерянностью.
Почему Такао на сцене?
Такао пел, (заметно) вкладывая всю душу. Оттенки его голоса менялись едва ли не на каждой строчке. Он тянул гласные, выделял слова, в определённые моменты — сбавлял тон. Это завораживало. Толпа в зале громко подпевала, одобрительно кричала, вскидывала руки вверх, покачивая ими в такт музыке, глядела как завороженная. Мидорима тоже не мог отвести от Такао взгляд.
Почему он пел?
После последней проигранной ноты погас свет. На мгновение воцарилась тишина, затем зазвучали барабаны, набирающие громкость с каждым последующим ударом палочек, через пару секунд после них в игру вступила гитара. Прожекторы включились вновь, но освещение изменилось: теперь оранжевым горели лампы под мостиком, на котором стоял Такао, бросая на его лицо пятна тёплого света. Из-за этого он выглядел серьёзным. Намного более серьёзным, чем Мидорима когда-либо его видел. Музыка стала тише, отошла на второй план, когда Такао начал петь: мягко, почти нежно проговаривая слова. Но напряжение ощутимо росло в воздухе, и на припеве Такао снова запел привычным, громким голосом, ярким, как цветные фейерверки. Кричал отдельные строчки, и толпа вторила его голосу.
Почему он не рассказал об этом Мидориме?
Кисе рядом восторженно выдохнул, что-то негромко сказал. Мидорима на миг отвлёкся от созерцания Такао на него, и сразу же почувствовал себя так, словно вынырнул из какой-то другой реальности, в которой не имело значения ничего, кроме фигуры на сцене, кроме песен, которые будили внутри Мидоримы какой-то детский восторг, дарили смутное беспокойство. Которые — непременно — надолго засядут в его голове.
Почему он не позвал Мидориму на это выступление?
Гитарист одним плавным движением запрыгнул на мостик ближе к центру сцены и начал наигрывать бойкую — агрессивную — мелодию. Такао покачивался в такт ей. Раздался удар барабанов — и он вскочил на мостик у самого края, снова переключая на себя всё внимание, начав отбивать ритм ногой. Толпа восторженно закричала, а Такао опустился на одно колено и начал петь.
Он дошёл до припева и пропел его первую строчку, после чего поднял обе руки вверх, позволяя людям в зале прокричать вторую, и потом продолжил сам.
Такао выкладывался на полную. У него была широкая улыбка, радостный (немного — безумный) взгляд. Музыка, которую играла группа, словно находила в нём своё отражение. Он не просто отбивал ритм, он был его живым воплощением. Такао ударял руками по воздуху, ногами по полу, простенько пританцовывал в такт, покачивался. Он ходил по сцене, ни секунды не стоял неподвижной фигурой. Он то и дело давал зрителям петь строчки песен, жестами передавал в зал свои эмоции, а толпа отвечала ему одобрительными криками и аплодисментами. С каждой последующей песней он казался Мидориме всё более ярким и открытым как книга. Мидорима упустил момент, когда стоящий рядом Кисе начал приплясывать в такт песням и хлопать — сам стоял в гуще (восторженных) людей и попросту не мог пошевелиться. Казалось, что любое движение, которое он сделает, нарушит хрупкое очарование момента и что-то испортит. Превратит зрелище, открывшееся его глазам, в простой сон.
Пот лился с Такао в три ручья, он уже казался очень уставшим, но ещё больше — счастливым, наслаждающимся каждой секундой. Сцена погрузилась в полумрак, а он поставил микрофон в крепление на стойке, вышел на середину сцены, пока его группа играла мелодию — плавную, полностью отличную от остальных, уже спетых песен. Такао слабо улыбался, покачивал головой в такт мелодии. В этой песне не было той жизни и яркости, что была в остальных. Песня веяла мягкостью, каким-то лёгким отчаянием. Она была тихой, нежной, лиричной. Мидорима не заметил, как затаил дыхание. Весь мир сузился до узкого круга света прожекторов, в центре которого стоял Такао, аккуратно держащийся обеими руками за микрофон, и пел свою спокойную песню.
Вечер обещал быть долгим.
***
На часах был час ночи, когда Мидорима вернулся домой и обессиленно рухнул на кровать. Желания разбирать сумку, переодеваться (и вообще что-либо делать) не было. Думать — тоже. Тяжёлый день ни в какое сравнение не шёл с неожиданным открытием вечера. Понимание того, что Такао (лучший друг, единственный человек, которого Мидорима подпустил настолько близко) скрыл от него безобидную, но значимую вещь, давило на плечи. Мидорима не был мастером человеческих отношений и не очень разбирался в том, как должны бы взаимодействовать друзья (теоретическое знание всегда отличается от действительности), но — ему казалось — так быть не должно. Тем более, это же Такао. Тот самый, который всегда бесцеремонно врывался в его личное пространство, вытаскивал наружу все секреты, озвучивал все мысли и, в общем-то, понимал Мидориму едва ли не так же хорошо, как себя. Который рассказывал обо всём подряд, но ни разу и словом не обмолвился, что поёт.
Мидорима устало прикрыл глаза. Уже наступила суббота, и это значило, что с утра ему по скайпу позвонит Такао.
Иногда они разговаривали по нескольку минут, а потом кто-то ссылался на срочные дела. Иногда сидели несколько часов — Такао пересказывал какие-то новости, делился впечатлениями от увиденного на улице, просмотренных фильмов и прочитанных книг. Совсем редко он увлекался настолько, что втягивал Мидориму в дискуссии, и тогда они могли разойтись и вовсе под утро.
Как будет на этот раз — Мидорима не знал. Но думал: что-то, определённо, изменится. Потому что внутри у него засела совсем детская, но очень цепкая обида.
Утро встретило его звонком будильника и запахом домашней еды. Мидорима спешно привёл себя в порядок и спустился на кухню. Он чувствовал себя куда более собранным, чем по возвращению домой. Эмоции поутихли, осталось только (смутное) недовольство.
По крайней мере, он надеялся, что это действительно так.
Такао позвонил в одиннадцать. Был, как обычно, жизнерадостен, его голос казался бодрым и полным сил. Мидорима бы ни за что не поверил, что Такао провёл на сцене весь вечер, перетекающий в (позднюю) ночь, если бы не видел это своими глазами. Такао шутил, высказал пару ехидных комментариев по поводу его университетской команды. Такао был такой же, как всегда.
Мидорима молчал, изредка отвечая односложными фразами. Вопреки всем ожиданиям, его не отпустило. Стоило только услышать голос Такао, как в памяти снова возникло выступление, и дурацкая, нелогичная обида загорелась с новой силой.
— Ты сегодня ещё нелюдимее, чем обычно, Шин-чан, — сообщил Такао, шурша чем-то на заднем плане.
— Я видел твоё выступление, — не к месту сказал Мидорима, поправляя очки. Больше говорить было нечего. Он не мог спросить «почему ты не рассказал мне?», «ты настолько мне не доверяешь, Такао?», «ты же говорил, что поступил в Хитоцубаши», потому что всё это было как-то глупо и совсем несерьёзно. И ни капли не передавало замешательство, которое буквально съедало Мидориму.
— Оу, — только и ответил Такао. Его голос резко изменился, став более твёрдым и серьёзным.
— Ты мне соврал, — укорил его Мидорима.
— На самом деле нет. Я действительно учусь на экономическом. Заочно. И у меня действительно не хватает времени. Придумывание песен, выступления, постоянные репетиции. Это всё очень сложно, правда, — Такао как-то беззащитно вздохнул.
— Почему ты не рассказал?
— Чтобы ты назвал меня дураком? Я хотел сказать, Шин-чан. Но понял, что ты бы не разделил моего энтузиазма. Ты бы сказал…
— Заниматься пением слишком рискованно, Такао. Посвяти себя чему-то более надёжному, — прервал его Мидорима.
— Вот, видишь? Именно поэтому я собирался тебе всё рассказать уже после того, как добьюсь успеха, — недовольным тоном ответил Такао.
— Но ты соврал.
— Недоговаривал. Или это ложь во спасение, если тебе угодно.
— Любая ложь — это только разрушение.
Такао вздохнул, постучал пальцами по микрофону.
— Ты бы начал постоянно меня отговаривать, приводя всё новые и новые аргументы. Которые я бы даже не слушал, потому что уже решил всё для себя. Ты бы злился, ещё больше, чем в школе, когда я предлагал отложить подготовку к экзаменам. Я посчитал, что лучше избежать всего этого. Прости, Шин-чан.
Мидорима снял наушники и откинулся на стул, бездумно глядя на изображение идущего вызова.
Слова не шли.
Он действительно был ужасен в общении.
***
Всё было как прежде.
Ничего не было как прежде.
Мидорима по-прежнему отправлял письма, Такао всё так же звонил по выходным. Но само общение было натянутым, буквально звенело напряжением. Между ними серебряной нитью висело непонимание, иррациональная обида, тщательно игнорируемая тема выступлений Такао. Сам он старательно избегал всего, что было связано с его пением, и Мидорима (неосознанно) тоже обходил эту тему стороной. Хотя ему действительно было интересно.
Почему Такао решил петь? Как давно Такао поёт? Начал после поступления? Или пел ещё в школе?
У Мидоримы было множество вопросов, но все они хранились в его голове: он боялся нарушить их негласное табу.
Стоило закрыть глаза, как он снова и снова видел Такао с микрофоном, напевающего свои песни.
Мидорима думал: знал ли Кисе, куда его ведёт? Сделал ли он это специально, чтобы дать Мидориме посмотреть на (другую сторону) своего друга. Чтобы (возможно) заставить Мидориму гордиться. Кисе мог руководствоваться этим, но спрашивать его не хотелось. Как будто пение Такао стало для всех запретной темой. Бомбой, которая рванёт, стоит только её затронуть.
На самом деле, она и была бомбой. Замедленного действия. Той самой обидой, что отравляла Мидориму изнутри, противным голосом нашёптывала на ухо, пытаясь разрушить его доверие к Такао.
***
В раздевалке переговаривались игроки, когда у Мидоримы громкой трелью пискнул телефон, моргая новым уведомлением на экране. Мидорима отложил в сторону полотенце, которое собирался уже убрать в сумку, и открыл сообщение.
«Шин-чан, у меня сегодня запись. Хочешь посмотреть? »
Понедельник, начало третьей недели со дня выступления Такао. Никуда не пропавшая отчуждённость.
Мидорима незаметно улыбнулся.
Что-то изменилось. Появилось чувство, что они преодолели какой-то рубеж, сдвинулись с мёртвой точки.
«Не откажусь», — набрал он в ответ.
В следующем сообщении значились адрес студии и время. Мидорима нахмурился. Если взять такси — он успеет приехать достаточно рано, чтобы успеть перекинуться парой слов с Такао до начала записи. Поговорить с Такао — как прежде, не оглядываясь на какие-то недомолвки — неожиданно захотелось. Мидориму словно отпустило. Обида отступила куда-то в самый неприметный угол сознания.
Он неторопливо перебинтовал пальцы. Скупо кивнул сокурсникам и спокойно вышел из раздевалки. А потом бегом устремился на улицу.
Он успел приехать даже раньше, чем Такао, который пришёл почти сразу после него. И сходу начал рассказывать что-то про студию, про свою группу, про услышанную в дороге песню, про альбом («Шин-чан, это же наш первый альбом, представляешь, насколько он важен?»). Он открыл дверь и пропустил Мидориму перед собой, продолжая удерживать на себе всё его внимание, ни на секунду не замолкая.
Он говорил и шутил, здоровался с другими людьми, а с кем-то спешно знакомился и — по их глазам было заметно — сразу же располагал к себе этих новых знакомых. Такао был всё тем же: он ничуть не изменился, действительно остался таким же, каким Мидорима его помнил рядом собой.
Со звукорежиссёром Сакадой он даже успел обменяться парой колкостей, прямо во время обсуждения песен. Такао походил на подростка, попавшего на студию случайно, но никак не на певца.
Пока не ступил в ограждённую стеклом комнатку. Пока, дождавшись какой-то определённой ноты, не начал петь.
Мидорима в своих наушниках сидел как громом поражённый, наблюдая за Такао. Чувствовал себя так, словно на него вылили ведро (холодной) воды.
Такао был прежним, и — одновременно с этим — другим. Сосредоточенным и в то же время — расслабленным. Слова мягко лились из его горла, всегда ясные глаза были прикрыты, он покачивался в такт мелодии, а Мидориме, глядя на него, казалось, что перед ним незнакомый человек.
Такао пел про ложь во благо — у Мидоримы от этих строк на краткий миг замерло сердце — и про солнечный свет. Мидорима перестал вслушиваться после первого же припева. Ему хватало просто голоса и зрелища. Такао был невероятен. Поразителен.
Он встретился взглядом с Мидоримой и улыбнулся — одними глазами, сразу же становясь (привычным) собой. Контраст между этим Такао и Такао секунду назад казался слишком отчётливым.
***
— Что скажешь, Шин-чан? — улыбаясь, спросил Такао, когда они вышли из студии. — Мне по-прежнему стоит посвятить себя чему-то более ответственному?
— У тебя неплохо получается петь, — сухо ответил Мидорима, поправляя очки. Привычное движение помогало скрыть (непонятно из-за чего) возникшее смущение.
— Моё пение одобрил сам Шин-чан! Это дорогого стоит. — Такао рассмеялся. — Тут кафе неплохое есть неподалёку, зайдём?
***
— Что ты тут делаешь, Такао? — Мидорима вздохнул. Пожалуй, ему не стоило слишком подробно рассказывать о своих парах в письмах. Быть может, тогда бы его не поджидал сюрприз в виде Такао на выходе с территории университета. На следующей же день после записи.
— Зашёл посмотреть на Тодай? — Такао склонил голову набок и хитро улыбнулся. — Да брось, Шин-чан. У меня выдалась свободная минутка, и я решил тебя навестить. Сыграем в баскетбол?
Мидорима не видел причин, чтобы отказаться.
Но он упустил момент, когда его игра против Такао переросла в их совместную игру против двух сокурсников Мидоримы (которые, предсказуемо, проиграли). Такао не стал играть лучше, равно как и не стал играть хуже. Он остался на прежнем уровне, и это — с одной стороны — удручало, потому что Такао мог быть лучше. С другой же стороны, очень хорошо, что его навыки никуда не делись, и он, очевидно, продолжал тренироваться самостоятельно.
Он по-прежнему понимал Мидориму без слов, его пасы по-прежнему были идеальны для Мидоримы.
Они проиграли часа два, прежде чем сокурсники Мидоримы собрались уходить, напоследок одобряюще хлопнув Такао по плечу.
— Какие планы на вечер, Шин-чан? — неожиданно спросил Такао, пока Мидорима брал со скамейки свою сумку.
— Прийти домой, выполнить домашнее задание.
— Как скучно. Давай лучше ты пойдёшь со мной договориться насчёт выступления в клубе? Наш директор немного приболел, приходится решать всё самостоятельно.
Мидорима опять не нашёл причин для отказа.
Такао (снова) ворвался в его жизнь, переворачивая всё вверх дном. Сначала запись, теперь поход в клуб. Мидорима был уверен: это только начало. Знал, что всё ещё впереди. Потому что это был Такао, у которого совершенно отсутствовало чувство меры.
До клуба дошли незаметно — Мидорима был слишком сконцентрирован на своих мыслях, Такао привычно шёл рядом и говорил о всякой ерунде, а всё вокруг казалось неожиданно уютным.
Владелец клуба не задавал лишних вопросов. Казалось, кроме дела его больше ничего не интересует. И Мидорима ожидал, что он будет относиться к ним снисходительно — многие люди почтенного возраста именно так относились к молодёжи, — но мужчина, несомненно, испытывал уважение по отношению к Такао.
Это тоже было открытием. Такао и раньше располагал к себе людей, но чтобы они относились к нему с таким (пускай и лёгким, но всё же) почтением — это что-то новое. Ещё один факт, о существовании которого Мидорима прежде и не догадывался.
***
Если Мидорима и рассчитывал, что Такао оставит его в покое, чтобы он мог спокойно обдумать всю сложившуюся ситуацию, то зря: у Такао были другие планы. Во вторник он снова поджидал Мидориму на выходе из Тодая. В этот раз — чтобы позвать на репетицию.
Плотину прорвало. Такао, которому больше нечего было скрывать от Мидоримы, видимо, решил снова забрать себе всё его свободное (и не очень) время, забрать себе всё его внимание. Это было приятно, но всё же, за полгода Мидорима уже успел отвыкнуть от его бесконечного энтузиазма. И вообще от его присутствия поблизости.
Но сходить на репетицию Мидорима согласился. Ему стало любопытно, как группа подготавливается к выступлению. И — совсем немного — он хотел лучше узнать эту новую часть жизни Такао.
Такао лишь довольно улыбнулся, услышав положительный ответ. Как будто не сомневался в согласии Мидоримы.
Репетиция проходила в том же клубе, с владельцем которого накануне договаривался Такао — до вечера заведение было закрыто, и можно было спокойно играть, зная, что никто не помешает.
Остальные участники группы уже были внутри. Такао успел одарить улыбкой каждого, а они в ответ по очереди его обняли. Группа души в Такао не чаяла, и это было заметно. Но стоило только Такао представить им Мидориму как своего лучшего друга, как на того переключилось всё внимание. Он получил пару одобрительных хлопков по плечу и беззлобные (понимающие) комментарии о том, что «нелегко, наверное, дружить с таким неуёмным источником энергии несколько лет кряду».
Нелегко было поначалу, а потом Мидорима привык.
Мидорима думал, репетиции проходят в спокойной и серьёзной атмосфере, когда группа просто поёт то, что собирается исполнить на выступлении. Что же, он ошибался. Возможно, дело было конкретно в группе Такао, но к музыке они перешли не сразу. Сначала все просто дурачились, обмениваясь музыкальными инструментами. Ямамото, хмурый и немолодой мужчина, которого Такао представил как директора, несколько раз, срываясь на кашель, призывал их заниматься делом. Он старался казаться строгим и серьёзным, но, глядя на веселящихся ребят, не мог сдержать улыбки.
Мидорима понимал, что эпицентром царящего хаоса являлся, несомненно, Такао. Он словно был сердцем группы, и, вытворяя очередной нелепый поступок или озвучивая новую шутку, его друзья то и дело оглядывались на него, чтобы услышать комментарии к происходящему. А некоторые глупости Такао и вовсе творил сам.
Веселье своеобразно переплеталось с делом. Такао шутил, а в следующий миг уже сосредоточенно распевал какую-то песню, держа стойку с микрофоном, и наблюдая в специально поставленное зеркало, что и как делает. Он ходил по сцене, советовался с другими участниками группы о том, куда будет лучше встать в определённый момент песни. В перерывах Такао мог обрызгать кого-то водой из бутылки, на ходу напевая какой-то несерьёзный, но прилипчивый мотивчик.
Он подходил к Мидориме во время каждого перерыва и садился рядом, рассказывая истории из жизни группы или интересуясь, не скучно ли ему. Он мог отвлечься прямо посреди пения и, обернувшись к Мидориме, спросить «что думаешь, Шин-чан, как тут лучше поступить?..»
Мидорима не знал — слишком уж в диковинку ему всё было. Он терялся, что-то едва слышно бурчал себе под нос, а Такао неизменно смеялся в ответ:
Вы слышали? Шин-чану нравится!
Потом пришли рабочие — устанавливали на пол железные мостики, испытывали их на прочность, то и дело заставляя Такао на них подпрыгивать. Потом — подключили колонки и стали проверять звучание в них.
Мидорима никогда не вникал в тонкости выступлений, концертов и прочих мероприятий — его не интересовала музыка. Но почему-то он не предполагал, что подготовка к выступлению отнимает столько времени и сил. К концу репетиции Такао выглядел невероятно измотанным, но продолжал сыпать шутками направо-налево и быть главным источником (тепла) позитива.
Мидорима смотрел на него и понимал, что упускает что-то. Какое-то знание — чувство — занимало его мысли, смутным беспокойством виднелось на краю сознания, но отказывалось выходить на свет.
— Шин-чан, не хочешь написать для меня песню? — спросил Такао на очередном перерыве, устало присаживаясь возле него и откручивая крышку бутылки.
Мидорима замер. Он хотел высказаться по поводу того, что Такао — очевидно — надо будет хорошо отдохнуть перед выступлением. Но все слова куда-то резко пропали после этого неожиданного вопроса.
— Да я шучу, Шин-чан. — Такао рассмеялся, ободряюще хлопнул его по плечу и пошёл обратно к стойке с микрофоном.
Почему бы и нет? — шальной, совершенно несвойственной ему мыслью пронеслось в голове. В конце концов, Мидорима не привык сдаваться, а любые шутки по-прежнему воспринимал всерьёз.
***
«Почему — нет» Мидорима понял уже дома, отправив в мусорное ведро шестой исписанный лист. Если сначала — из чистого упрямства, чтобы доказать, что ему под силу всё — Мидорима думал, что написать песню не составит особого труда, то после последней попытки он был вынужден признать: это оказалось действительно сложно.
То, что он записывал, было простыми бездушными словами. Даже не будучи специалистом в литературе, Мидорима понимал, что написанные им строчки никуда не годятся.
Идти на попятную не хотелось. Тем более, этот вызов он уже принял сам для себя. Но всё же, к подобному делу, определённо, стоило подойти куда серьёзнее.
У него не было ограничений по времени — в конце концов, Такао ясно дал понять: он не рассчитывает, что Мидорима возьмётся писать песню для его группы (серьёзно, Мидорима и создание песен далеки так же, как Такао и экономика), но иррационально хотелось написать её как можно быстрее.
Мидорима не привык откладывать дела на потом.
***
Такао стоял за кулисами — Мидориме со своего места было отлично видно его белую футболку с чёрной надписью — и руками отбивал в воздухе ритм одной из песен. Мидорима знал, что он переживает: Такао сам сказал, что для него каждое выступление такое же волнительное, как и первое.
Свет погас, Такао вышел на сцену и оказался прямо перед Мидоримой — владелец клуба предлагал пустить его за кулисы, однако Такао настоял, чтобы Мидорима находился с остальными зрителями, но гарантированно стоял в первом ряду. Сказал, что наблюдать из-за кулис будет слишком скучно, куда интереснее провести эту пару часов в зале.
И был прав.
Вокруг шумели люди, восторженно кричали и прыгали на месте, а Мидорима не двигался, словно врос в пол, и не отрывал взгляда от Такао.
Такао пел, привычно улыбаясь, с первой же секунды покорив толпу, и то и дело смотрел прямо на Мидориму, словно ожидая от него какого-либо проявления одобрения.
Что думаешь, Шин-чан?
К середине концерта он — снова — ушёл в центр сцены, к стойке для микрофона. И, вместе со звучанием мягкой и спокойной песни, на Мидориму снизошло озарение.
Он загнал себя в угол и сам нашёл оттуда выход. Поняв — наконец-то — корень проблемы.
Он был влюблён в Такао.
И это было, пожалуй, самым невероятным открытием, которое он только мог о себе сделать.
***
Домой он вернулся поздно, снова. Это выступление закончилось раньше, чем прошлое, но Такао с группой (ужасающее невежество, но Мидорима до сих пор не обратил внимания на их название) решили пойти отпраздновать успех, и, конечно же, Такао повёл Мидориму с собой, не слушая никаких оправданий.
Мидорима бросил на стул сумку, которую не успел занести домой после тренировки, и устало сел за стол.
Только неожиданных открытий ему не хватало в жизни.
Мидорима снял очки и потёр глаза. Вопреки ожиданиям, от осознания, что его беспокоило и не давало покоя, легче не стало. Влюбляться в друга, в самого близкого человека было неправильно. Должно быть неправильно.
Мидорима вздохнул и покрутил в пальцах ручку. У него по-прежнему оставалась нерешённой проблема с песней. Следовало уделить время ей, а не какому-то самокопанию.
Тем более, оно — в любом случае — ничего не даст.
Самокопание не имело смысла. Особенно, если причина его стара как мир. Мидорима знал, он наверняка не первый человек в подобной ситуации. И, совершенно точно, не последний. Нет ничего выдающегося в том, что Мидориму привлекают не девушки, а Такао. По крайней мере, для него самого. Это нужно было принять, и просто дальше жить с этим знанием.
Мидорима рассеянно посмотрел на бумагу и только тогда заметил, что, углубившись в свои мысли, написал строчку текста.
Стоило только её перечитать, как Мидорима — неожиданно — понял, что он хочет получить в итоге. Нет нужды выдумывать витиеватые формулировки, полные рассуждений и какого-то философского смысла. Ему нужна яркая и энергичная песня, под стать Такао. Мидорима знал, что он хочет, и теперь было проще. Он зачёркивал неподходящие строчки, приписывал над предложениями какие-то пометки, перебирал слова, пока не находил подходящие. В него словно вселился ёкай, который всю свою жизнь занимался написанием текстов.
Мидорима увлёкся настолько, что не заметил наступление утра.
Песня была готова. Сырая, неидеальная, и, перечитывая её, Мидорима осознавал: не так уж много шансов, что Такао (и его группе, конечно, не стоит о них забывать) она понравится. Но он также знал, что выложился на полную, что эта песня — лучшее, на что он способен в подобном сочинительстве.
Песню он отдал на очередной репетиции, когда Такао устало присел рядом, вытирая полотенцем взмокшую шею.
— Это что, Шин-чан? — спросил Такао, глядя на протянутый ему лист бумаги, который Мидорима до этого бережно вытянул из сумки.
— Я принёс тебе песню, — сообщил Мидорима, пожимая плечами. Сохранять равнодушное выражение лица было довольно сложно, потому что Такао смотрел на него со смесью удивления и восторга, как на новое чудо света.
— Тебе не стоило, я же сказал, что это просто шутка, — пробормотал он, читая строчки. И чем дольше читал, тем счастливее становилось выражение его лица. — Да ты просто идеален во всём, что делаешь. Она отличная. Спасибо, Шин-чан.
Он быстро вскочил с места и, бережно прижимая к себе лист бумаги, пошёл к группе.
До следующего выступления оставалось три дня.
Мидорима втайне надеялся, что они не успеют придумать мелодию и спеть эту песню.
Ему было бы неловко.
***
Такао нетерпеливо прыгал на месте, то и дело оборачивался и пускал шутки в адрес друзей. Он улыбался легко и светло, подбадривал всех вокруг. С каждым его движением еле слышно звенел брелок с зелёной птичкой (Такао не нашёл решения лучше, чем пристегнуть его к одному из своих браслетов), который Мидорима буквально заставил Такао взять с собой на сцену: Скорпионы и так были на втором месте в гороскопе, но удача никогда не бывает лишней.
Ему она бы тоже не помешала.
Мидорима решился.
Такао имел право знать. И — если захочет (скорее всего) — перестать общаться с Мидоримой. Потому что, кому захотелось бы общаться с другом, влюблённым в него?
— Такао, — позвал Мидорима. Такао посмотрел на висящие на стене часы и быстро подошёл к нему.
— Я думал, ты уже в зале. — Он улыбался.
Мидорима молчал. Это в мыслях было легко признаваться в любви. На деле же всё было не настолько просто. Было (немного) страшно.
— Такао, я хотел сказать, — Мидорима на миг запнулся, прежде чем негромко, но отчётливо продолжить, — что влюблён в тебя.
Такао вздохнул, протянул руку, аккуратно сжал его пальцы.
— Я знаю. Не переживай, Шин-чан, — мягко сказал он за миг до того, как его громко окликнул Ямамото, призывая присоединиться к группе: до начала выступления оставалось меньше минуты.
В зал Мидорима вышел в смешанных чувствах, занял уже привычное место перед сценой. Легче после признания не стало. Слова Такао же вызвали только большую растерянность.
Мидорима давно успел запомнить порядок, в котором группа исполняет свои песни. Но третьей по счёту, неожиданно, зазвучала совершенно незнакомая мелодия. Гитара и барабаны заиграли одновременно — радостью и вызовом. Такао улыбался, не сводя с него взгляда.
Он запел, и Мидорима узнал строчки. Это была его песня.
***
Он прошёл за кулисы сразу после концерта, и едва не оказался сбитым с ног — Такао налетел на него и крепко сжал в объятиях, глядя совершенно счастливыми глазами.
— Шин-чан, там с Ямамото разговаривает представитель одного лейбла звукозаписи… Тебе-то название ни о чём не скажет, конечно, но поверь: он очень крутой и известный. И нам предлагают контракт, представляешь? — Такао улыбался. Мидорима замер, глядя на него.
И прежде, чем он успел что-либо сказать, Такао потянулся и поцеловал его.
— Знаешь, я догадался. Заметил, как ты смотрел на меня на репетиции, — тихо рассмеялся Такао, отстранившись, и продолжил. — Шин-чан, а давай встречаться?
Мидорима смотрел на него, и снова не видел причин, чтобы отказаться. Он знал: Такао довольно легко может озвучить то, что чувствует. Но в этом было не нужды — хватало взгляда, который говорил куда лучше любых слов.
Он вернулся к тому, с чего начал свой путь во взрослую жизнь. У него был баскетбол. И Такао.
Автор: kuroko-no-author
Пейринг/персонажи: Мидорима Шинтаро/Такао Казунари
Выпавший в лотерее троп: Двойная мораль
Тип: слэш
Рейтинг: PG-13
Жанр: романс
Размер: миди, 5206 слов
Саммари: Ложь, сказанную с благими намерениями, можно считать спасением. Но это не значит, что для других она перестаёт означать разрушение. Особенно если приводит к непониманию.
Дисклеймер: всё принадлежит, и не мне
Предупреждения: Постканон. И автор слишком долго смотрел концерт Олдкодекса, упс.
Работа была написана для октябрьского фестиваля
читать дальше
For someone else's sake, I did one thing
I told two lies
You were hurt, so why didn't I notice?
Say what (you want), without the lies
If your voice can't say it
We will drift apart, without a future
Time has stopped.
(OLDCODEX — Sad day in the sunlight)
I told two lies
You were hurt, so why didn't I notice?
Say what (you want), without the lies
If your voice can't say it
We will drift apart, without a future
Time has stopped.
(OLDCODEX — Sad day in the sunlight)
Мидорима клацнул мышкой и, дождавшись, пока на экране высветится «Сообщение отправлено», захлопнул крышку ноутбука.
Он чувствовал себя очень уставшим и с удовольствием бы остался дома, но, тем не менее, на этот вечер у него уже было запланировано одно дело.
Утренняя тренировка совершенно его вымотала. Конечно, в университете вообще было ощутимо тяжелее, чем в Тейко и Шутоку вместе взятых, но это не заставило Мидориму сомневаться в правильности принятого им решения. Идея связать свою жизнь с баскетболом была неожиданной, но, пройдя через долгие размышления, Мидорима всё же остановился на ней, отметя в сторону все остальные варианты.
Последний школьный год пролетел быстро, едва ли не в одно мгновение. Занятия, горы домашних заданий, тонны учебников для подготовки к экзаменам. И баскетбол.
Уходить из клуба Мидорима отказывался наотрез, даже когда ещё не был окончательно уверен, куда будет поступать и какую специальность выберет. Что-то, отвлекающее от постоянной учёбы и мыслей о будущем, было необходимо как воздух, а иначе он рисковал сойти с ума в окружении чисел, правил и фразеологизмов.
Но у него был баскетбол. И Такао, за прошедшие годы тоже ставший привычным. Он постоянно был где-то рядом, и вместе с ним в жизнь всегда приходили шутки, улыбки и смех. Он пасовал Мидориме на тренировках, заставлял делать перерывы в подготовке к экзаменам, корпел вместе с ним над учебниками, вытаскивал на свежий воздух.
В старшей школе Мидорима впервые настолько сблизился с кем-то. Обрести лучшего друга, первого за все прожитые годы, было странно, но Мидориме на самом деле это нравилось. Было приятно, хоть и неловко (непривычно) осознавать, что есть человек, который всегда подставит плечо в нужный момент. Ещё никогда никого он не подпускал к себе так близко.
А потом Мидорима поступил в Тодай, окончательно связав свою жизнь с баскетболом. Такао же подал документы в Хитоцубаши, выбрав специальность экономиста. Это звучало невероятно и ужасно: в конце концов, где экономика, а где — Такао? Но тем не менее. Университеты были совершенно разными, а расстояние между ними резко стало большим — непривычным. Это раздражало.
Сначала им удавалось (изредка) видеться, потом свободное время перестало совпадать, появилось — а ведь это только первый курс, то ли ещё будет! — множество дел. Оставалось лишь сидеть в чатах, когда была возможность. И писать электронные письма (очередная идея Такао, который не мог регулярно быть на связи).
К этому Мидорима подошёл со всей возможной тщательностью. Он отправлял довольно подробные сообщения на почту Такао каждый день: вкратце рассказывал, как прошли занятия, говорил о нелогичности своих сокурсников, неизменно (и неумело) интересовался, как дела у самого Такао. Тот же успевал прочесть всё полученное, а на выходных, звоня Мидориме по скайпу, скопом вываливал на него комментарии по поводу будней (Шин-чан, у тебя действительно настолько скучно? Шин-чан, ты правда это сказал? Ты по-прежнему ужасен в общении. Шин-чан, давай как-нибудь сыграем вместе?) и говорил о своей жизни.
Конечно, он был прав. Мидорима не стал общительнее, не обзавёлся множеством друзей. Ему с трудом удавалось вести себя правильно даже с единственным другом, что уж говорить о взаимодействии с остальными людьми? Помогало только то, что Такао был не прочь изредка подсказать самый подходящий (чуткий) выход из ситуации. С ним вообще было связано слишком многое.
Мидорима тяжело вздохнул и, встав со стула, пошёл собираться.
Ему предстоял поход в клуб с Кисе, и к этому надо было подготовиться. В том числе — и морально. Кисе, хоть и стал с годами немного спокойнее, раздражал всё так же сильно.
Было бы проще, пойди Такао с ними.
***
Идея похода в клуб принадлежала, разумеется, Кисе. Он услышал от своих поклонниц о какой-то новой, но уже довольно популярной, группе и тоже захотел их послушать. Но вместо того, чтобы просто найти их песни в интернете, он решил сразу сходить на выступление. И, тоже предсказуемо, обзвонил всех, кто взял трубку, чтобы ему составили компанию. Кисе считал, что одному будет скучно идти даже на самый невероятный в мире концерт, не говоря уже о местных группах.
Мидорима с удовольствием бы сослался на неотложные дела. Но Кисе был из тех людей, с которыми проще согласиться, чем потом получить десятки расстроенных сообщений с сотней грустных смайликов, а при встрече — выслушивать укоры. Из двух зол следует выбирать меньшее.
Особенно, если все остальные уже успели отказаться, и поэтому Кисе точно не оставит его в покое.
К удивлению Мидоримы, Кисе пришёл раньше его. Более того, он не проронил ни слова, пока они не вошли в клуб, который, как справедливо заметил Кисе, изнутри напоминал скорее небольшой концертный зал, чем заведение для танцев. И действительно — помещение было просторное, по размерам не меньше, чем спортзал в Шутоку, а у одной из стен стояла сцена с музыкальными инструментами, по краям которой располагались плоские круглые лампы, защищённые решётчатыми мостиками. Мидорима уж точно не представил бы себе что-либо подобное, услышав слово «клуб».
Свет в зале погас.
Глаза привыкли к темноте довольно быстро, и Мидорима успел заметить, как из-за кулис вышло несколько фигур. С первым гитарным аккордом зажглись несколько ближайших к зрителям прожекторов, неторопливо скользя светом по всему залу. Следом плавно включались остальные, окрашивая всё, кроме сцены, в мягкий оранжевый цвет. Группа по-прежнему оставалась в тени — изредка кто-то из них оказывался в кругу света, но через доли секунды вновь скрывался из виду.
Ближайшая к краю фигура казалась смутно знакомой: было что-то привычное в её расслабленной позе.
Музыка стала громче, и стоило только в игру вступить барабанам, как — наконец — включились все прожекторы, а Мидориму окатило узнаванием.
Такао.
На сцене, под меняющими свой цвет огнями, в такт музыке покачивался Такао. А потом он поднёс к лицу микрофон и начал петь.
Этот голос Мидорима узнал бы и спустя годы — сложно не запомнить до последней эмоции голос человека, в чьём обществе находился почти всё время на протяжении нескольких лет. Но он даже предположить не мог, что услышит его при таких обстоятельствах.
Такао не пускался в какой-нибудь невероятно сложный танец, как обычно это делали исполнители, которых показывали по телевизору. Он просто стоял, упираясь одной ногой в металлический мостик, и пел, слабо жестикулируя свободной рукой.
Этого было достаточно, чтобы стать центром внимания публики.
Песня была под стать Такао — живая и искрящаяся. Мидорима слушал, и с каждым спетым словом, с каждой проигранной нотой, он всё сильнее чувствовал смесь восторга и удивления с растерянностью.
Почему Такао на сцене?
Такао пел, (заметно) вкладывая всю душу. Оттенки его голоса менялись едва ли не на каждой строчке. Он тянул гласные, выделял слова, в определённые моменты — сбавлял тон. Это завораживало. Толпа в зале громко подпевала, одобрительно кричала, вскидывала руки вверх, покачивая ими в такт музыке, глядела как завороженная. Мидорима тоже не мог отвести от Такао взгляд.
Почему он пел?
После последней проигранной ноты погас свет. На мгновение воцарилась тишина, затем зазвучали барабаны, набирающие громкость с каждым последующим ударом палочек, через пару секунд после них в игру вступила гитара. Прожекторы включились вновь, но освещение изменилось: теперь оранжевым горели лампы под мостиком, на котором стоял Такао, бросая на его лицо пятна тёплого света. Из-за этого он выглядел серьёзным. Намного более серьёзным, чем Мидорима когда-либо его видел. Музыка стала тише, отошла на второй план, когда Такао начал петь: мягко, почти нежно проговаривая слова. Но напряжение ощутимо росло в воздухе, и на припеве Такао снова запел привычным, громким голосом, ярким, как цветные фейерверки. Кричал отдельные строчки, и толпа вторила его голосу.
Почему он не рассказал об этом Мидориме?
Кисе рядом восторженно выдохнул, что-то негромко сказал. Мидорима на миг отвлёкся от созерцания Такао на него, и сразу же почувствовал себя так, словно вынырнул из какой-то другой реальности, в которой не имело значения ничего, кроме фигуры на сцене, кроме песен, которые будили внутри Мидоримы какой-то детский восторг, дарили смутное беспокойство. Которые — непременно — надолго засядут в его голове.
Почему он не позвал Мидориму на это выступление?
Гитарист одним плавным движением запрыгнул на мостик ближе к центру сцены и начал наигрывать бойкую — агрессивную — мелодию. Такао покачивался в такт ей. Раздался удар барабанов — и он вскочил на мостик у самого края, снова переключая на себя всё внимание, начав отбивать ритм ногой. Толпа восторженно закричала, а Такао опустился на одно колено и начал петь.
Он дошёл до припева и пропел его первую строчку, после чего поднял обе руки вверх, позволяя людям в зале прокричать вторую, и потом продолжил сам.
Такао выкладывался на полную. У него была широкая улыбка, радостный (немного — безумный) взгляд. Музыка, которую играла группа, словно находила в нём своё отражение. Он не просто отбивал ритм, он был его живым воплощением. Такао ударял руками по воздуху, ногами по полу, простенько пританцовывал в такт, покачивался. Он ходил по сцене, ни секунды не стоял неподвижной фигурой. Он то и дело давал зрителям петь строчки песен, жестами передавал в зал свои эмоции, а толпа отвечала ему одобрительными криками и аплодисментами. С каждой последующей песней он казался Мидориме всё более ярким и открытым как книга. Мидорима упустил момент, когда стоящий рядом Кисе начал приплясывать в такт песням и хлопать — сам стоял в гуще (восторженных) людей и попросту не мог пошевелиться. Казалось, что любое движение, которое он сделает, нарушит хрупкое очарование момента и что-то испортит. Превратит зрелище, открывшееся его глазам, в простой сон.
Пот лился с Такао в три ручья, он уже казался очень уставшим, но ещё больше — счастливым, наслаждающимся каждой секундой. Сцена погрузилась в полумрак, а он поставил микрофон в крепление на стойке, вышел на середину сцены, пока его группа играла мелодию — плавную, полностью отличную от остальных, уже спетых песен. Такао слабо улыбался, покачивал головой в такт мелодии. В этой песне не было той жизни и яркости, что была в остальных. Песня веяла мягкостью, каким-то лёгким отчаянием. Она была тихой, нежной, лиричной. Мидорима не заметил, как затаил дыхание. Весь мир сузился до узкого круга света прожекторов, в центре которого стоял Такао, аккуратно держащийся обеими руками за микрофон, и пел свою спокойную песню.
Вечер обещал быть долгим.
***
На часах был час ночи, когда Мидорима вернулся домой и обессиленно рухнул на кровать. Желания разбирать сумку, переодеваться (и вообще что-либо делать) не было. Думать — тоже. Тяжёлый день ни в какое сравнение не шёл с неожиданным открытием вечера. Понимание того, что Такао (лучший друг, единственный человек, которого Мидорима подпустил настолько близко) скрыл от него безобидную, но значимую вещь, давило на плечи. Мидорима не был мастером человеческих отношений и не очень разбирался в том, как должны бы взаимодействовать друзья (теоретическое знание всегда отличается от действительности), но — ему казалось — так быть не должно. Тем более, это же Такао. Тот самый, который всегда бесцеремонно врывался в его личное пространство, вытаскивал наружу все секреты, озвучивал все мысли и, в общем-то, понимал Мидориму едва ли не так же хорошо, как себя. Который рассказывал обо всём подряд, но ни разу и словом не обмолвился, что поёт.
Мидорима устало прикрыл глаза. Уже наступила суббота, и это значило, что с утра ему по скайпу позвонит Такао.
Иногда они разговаривали по нескольку минут, а потом кто-то ссылался на срочные дела. Иногда сидели несколько часов — Такао пересказывал какие-то новости, делился впечатлениями от увиденного на улице, просмотренных фильмов и прочитанных книг. Совсем редко он увлекался настолько, что втягивал Мидориму в дискуссии, и тогда они могли разойтись и вовсе под утро.
Как будет на этот раз — Мидорима не знал. Но думал: что-то, определённо, изменится. Потому что внутри у него засела совсем детская, но очень цепкая обида.
Утро встретило его звонком будильника и запахом домашней еды. Мидорима спешно привёл себя в порядок и спустился на кухню. Он чувствовал себя куда более собранным, чем по возвращению домой. Эмоции поутихли, осталось только (смутное) недовольство.
По крайней мере, он надеялся, что это действительно так.
Такао позвонил в одиннадцать. Был, как обычно, жизнерадостен, его голос казался бодрым и полным сил. Мидорима бы ни за что не поверил, что Такао провёл на сцене весь вечер, перетекающий в (позднюю) ночь, если бы не видел это своими глазами. Такао шутил, высказал пару ехидных комментариев по поводу его университетской команды. Такао был такой же, как всегда.
Мидорима молчал, изредка отвечая односложными фразами. Вопреки всем ожиданиям, его не отпустило. Стоило только услышать голос Такао, как в памяти снова возникло выступление, и дурацкая, нелогичная обида загорелась с новой силой.
— Ты сегодня ещё нелюдимее, чем обычно, Шин-чан, — сообщил Такао, шурша чем-то на заднем плане.
— Я видел твоё выступление, — не к месту сказал Мидорима, поправляя очки. Больше говорить было нечего. Он не мог спросить «почему ты не рассказал мне?», «ты настолько мне не доверяешь, Такао?», «ты же говорил, что поступил в Хитоцубаши», потому что всё это было как-то глупо и совсем несерьёзно. И ни капли не передавало замешательство, которое буквально съедало Мидориму.
— Оу, — только и ответил Такао. Его голос резко изменился, став более твёрдым и серьёзным.
— Ты мне соврал, — укорил его Мидорима.
— На самом деле нет. Я действительно учусь на экономическом. Заочно. И у меня действительно не хватает времени. Придумывание песен, выступления, постоянные репетиции. Это всё очень сложно, правда, — Такао как-то беззащитно вздохнул.
— Почему ты не рассказал?
— Чтобы ты назвал меня дураком? Я хотел сказать, Шин-чан. Но понял, что ты бы не разделил моего энтузиазма. Ты бы сказал…
— Заниматься пением слишком рискованно, Такао. Посвяти себя чему-то более надёжному, — прервал его Мидорима.
— Вот, видишь? Именно поэтому я собирался тебе всё рассказать уже после того, как добьюсь успеха, — недовольным тоном ответил Такао.
— Но ты соврал.
— Недоговаривал. Или это ложь во спасение, если тебе угодно.
— Любая ложь — это только разрушение.
Такао вздохнул, постучал пальцами по микрофону.
— Ты бы начал постоянно меня отговаривать, приводя всё новые и новые аргументы. Которые я бы даже не слушал, потому что уже решил всё для себя. Ты бы злился, ещё больше, чем в школе, когда я предлагал отложить подготовку к экзаменам. Я посчитал, что лучше избежать всего этого. Прости, Шин-чан.
Мидорима снял наушники и откинулся на стул, бездумно глядя на изображение идущего вызова.
Слова не шли.
Он действительно был ужасен в общении.
***
Всё было как прежде.
Ничего не было как прежде.
Мидорима по-прежнему отправлял письма, Такао всё так же звонил по выходным. Но само общение было натянутым, буквально звенело напряжением. Между ними серебряной нитью висело непонимание, иррациональная обида, тщательно игнорируемая тема выступлений Такао. Сам он старательно избегал всего, что было связано с его пением, и Мидорима (неосознанно) тоже обходил эту тему стороной. Хотя ему действительно было интересно.
Почему Такао решил петь? Как давно Такао поёт? Начал после поступления? Или пел ещё в школе?
У Мидоримы было множество вопросов, но все они хранились в его голове: он боялся нарушить их негласное табу.
Стоило закрыть глаза, как он снова и снова видел Такао с микрофоном, напевающего свои песни.
Мидорима думал: знал ли Кисе, куда его ведёт? Сделал ли он это специально, чтобы дать Мидориме посмотреть на (другую сторону) своего друга. Чтобы (возможно) заставить Мидориму гордиться. Кисе мог руководствоваться этим, но спрашивать его не хотелось. Как будто пение Такао стало для всех запретной темой. Бомбой, которая рванёт, стоит только её затронуть.
На самом деле, она и была бомбой. Замедленного действия. Той самой обидой, что отравляла Мидориму изнутри, противным голосом нашёптывала на ухо, пытаясь разрушить его доверие к Такао.
***
В раздевалке переговаривались игроки, когда у Мидоримы громкой трелью пискнул телефон, моргая новым уведомлением на экране. Мидорима отложил в сторону полотенце, которое собирался уже убрать в сумку, и открыл сообщение.
«Шин-чан, у меня сегодня запись. Хочешь посмотреть? »
Понедельник, начало третьей недели со дня выступления Такао. Никуда не пропавшая отчуждённость.
Мидорима незаметно улыбнулся.
Что-то изменилось. Появилось чувство, что они преодолели какой-то рубеж, сдвинулись с мёртвой точки.
«Не откажусь», — набрал он в ответ.
В следующем сообщении значились адрес студии и время. Мидорима нахмурился. Если взять такси — он успеет приехать достаточно рано, чтобы успеть перекинуться парой слов с Такао до начала записи. Поговорить с Такао — как прежде, не оглядываясь на какие-то недомолвки — неожиданно захотелось. Мидориму словно отпустило. Обида отступила куда-то в самый неприметный угол сознания.
Он неторопливо перебинтовал пальцы. Скупо кивнул сокурсникам и спокойно вышел из раздевалки. А потом бегом устремился на улицу.
Он успел приехать даже раньше, чем Такао, который пришёл почти сразу после него. И сходу начал рассказывать что-то про студию, про свою группу, про услышанную в дороге песню, про альбом («Шин-чан, это же наш первый альбом, представляешь, насколько он важен?»). Он открыл дверь и пропустил Мидориму перед собой, продолжая удерживать на себе всё его внимание, ни на секунду не замолкая.
Он говорил и шутил, здоровался с другими людьми, а с кем-то спешно знакомился и — по их глазам было заметно — сразу же располагал к себе этих новых знакомых. Такао был всё тем же: он ничуть не изменился, действительно остался таким же, каким Мидорима его помнил рядом собой.
Со звукорежиссёром Сакадой он даже успел обменяться парой колкостей, прямо во время обсуждения песен. Такао походил на подростка, попавшего на студию случайно, но никак не на певца.
Пока не ступил в ограждённую стеклом комнатку. Пока, дождавшись какой-то определённой ноты, не начал петь.
Мидорима в своих наушниках сидел как громом поражённый, наблюдая за Такао. Чувствовал себя так, словно на него вылили ведро (холодной) воды.
Такао был прежним, и — одновременно с этим — другим. Сосредоточенным и в то же время — расслабленным. Слова мягко лились из его горла, всегда ясные глаза были прикрыты, он покачивался в такт мелодии, а Мидориме, глядя на него, казалось, что перед ним незнакомый человек.
Такао пел про ложь во благо — у Мидоримы от этих строк на краткий миг замерло сердце — и про солнечный свет. Мидорима перестал вслушиваться после первого же припева. Ему хватало просто голоса и зрелища. Такао был невероятен. Поразителен.
Он встретился взглядом с Мидоримой и улыбнулся — одними глазами, сразу же становясь (привычным) собой. Контраст между этим Такао и Такао секунду назад казался слишком отчётливым.
***
— Что скажешь, Шин-чан? — улыбаясь, спросил Такао, когда они вышли из студии. — Мне по-прежнему стоит посвятить себя чему-то более ответственному?
— У тебя неплохо получается петь, — сухо ответил Мидорима, поправляя очки. Привычное движение помогало скрыть (непонятно из-за чего) возникшее смущение.
— Моё пение одобрил сам Шин-чан! Это дорогого стоит. — Такао рассмеялся. — Тут кафе неплохое есть неподалёку, зайдём?
***
— Что ты тут делаешь, Такао? — Мидорима вздохнул. Пожалуй, ему не стоило слишком подробно рассказывать о своих парах в письмах. Быть может, тогда бы его не поджидал сюрприз в виде Такао на выходе с территории университета. На следующей же день после записи.
— Зашёл посмотреть на Тодай? — Такао склонил голову набок и хитро улыбнулся. — Да брось, Шин-чан. У меня выдалась свободная минутка, и я решил тебя навестить. Сыграем в баскетбол?
Мидорима не видел причин, чтобы отказаться.
Но он упустил момент, когда его игра против Такао переросла в их совместную игру против двух сокурсников Мидоримы (которые, предсказуемо, проиграли). Такао не стал играть лучше, равно как и не стал играть хуже. Он остался на прежнем уровне, и это — с одной стороны — удручало, потому что Такао мог быть лучше. С другой же стороны, очень хорошо, что его навыки никуда не делись, и он, очевидно, продолжал тренироваться самостоятельно.
Он по-прежнему понимал Мидориму без слов, его пасы по-прежнему были идеальны для Мидоримы.
Они проиграли часа два, прежде чем сокурсники Мидоримы собрались уходить, напоследок одобряюще хлопнув Такао по плечу.
— Какие планы на вечер, Шин-чан? — неожиданно спросил Такао, пока Мидорима брал со скамейки свою сумку.
— Прийти домой, выполнить домашнее задание.
— Как скучно. Давай лучше ты пойдёшь со мной договориться насчёт выступления в клубе? Наш директор немного приболел, приходится решать всё самостоятельно.
Мидорима опять не нашёл причин для отказа.
Такао (снова) ворвался в его жизнь, переворачивая всё вверх дном. Сначала запись, теперь поход в клуб. Мидорима был уверен: это только начало. Знал, что всё ещё впереди. Потому что это был Такао, у которого совершенно отсутствовало чувство меры.
До клуба дошли незаметно — Мидорима был слишком сконцентрирован на своих мыслях, Такао привычно шёл рядом и говорил о всякой ерунде, а всё вокруг казалось неожиданно уютным.
Владелец клуба не задавал лишних вопросов. Казалось, кроме дела его больше ничего не интересует. И Мидорима ожидал, что он будет относиться к ним снисходительно — многие люди почтенного возраста именно так относились к молодёжи, — но мужчина, несомненно, испытывал уважение по отношению к Такао.
Это тоже было открытием. Такао и раньше располагал к себе людей, но чтобы они относились к нему с таким (пускай и лёгким, но всё же) почтением — это что-то новое. Ещё один факт, о существовании которого Мидорима прежде и не догадывался.
***
Если Мидорима и рассчитывал, что Такао оставит его в покое, чтобы он мог спокойно обдумать всю сложившуюся ситуацию, то зря: у Такао были другие планы. Во вторник он снова поджидал Мидориму на выходе из Тодая. В этот раз — чтобы позвать на репетицию.
Плотину прорвало. Такао, которому больше нечего было скрывать от Мидоримы, видимо, решил снова забрать себе всё его свободное (и не очень) время, забрать себе всё его внимание. Это было приятно, но всё же, за полгода Мидорима уже успел отвыкнуть от его бесконечного энтузиазма. И вообще от его присутствия поблизости.
Но сходить на репетицию Мидорима согласился. Ему стало любопытно, как группа подготавливается к выступлению. И — совсем немного — он хотел лучше узнать эту новую часть жизни Такао.
Такао лишь довольно улыбнулся, услышав положительный ответ. Как будто не сомневался в согласии Мидоримы.
Репетиция проходила в том же клубе, с владельцем которого накануне договаривался Такао — до вечера заведение было закрыто, и можно было спокойно играть, зная, что никто не помешает.
Остальные участники группы уже были внутри. Такао успел одарить улыбкой каждого, а они в ответ по очереди его обняли. Группа души в Такао не чаяла, и это было заметно. Но стоило только Такао представить им Мидориму как своего лучшего друга, как на того переключилось всё внимание. Он получил пару одобрительных хлопков по плечу и беззлобные (понимающие) комментарии о том, что «нелегко, наверное, дружить с таким неуёмным источником энергии несколько лет кряду».
Нелегко было поначалу, а потом Мидорима привык.
Мидорима думал, репетиции проходят в спокойной и серьёзной атмосфере, когда группа просто поёт то, что собирается исполнить на выступлении. Что же, он ошибался. Возможно, дело было конкретно в группе Такао, но к музыке они перешли не сразу. Сначала все просто дурачились, обмениваясь музыкальными инструментами. Ямамото, хмурый и немолодой мужчина, которого Такао представил как директора, несколько раз, срываясь на кашель, призывал их заниматься делом. Он старался казаться строгим и серьёзным, но, глядя на веселящихся ребят, не мог сдержать улыбки.
Мидорима понимал, что эпицентром царящего хаоса являлся, несомненно, Такао. Он словно был сердцем группы, и, вытворяя очередной нелепый поступок или озвучивая новую шутку, его друзья то и дело оглядывались на него, чтобы услышать комментарии к происходящему. А некоторые глупости Такао и вовсе творил сам.
Веселье своеобразно переплеталось с делом. Такао шутил, а в следующий миг уже сосредоточенно распевал какую-то песню, держа стойку с микрофоном, и наблюдая в специально поставленное зеркало, что и как делает. Он ходил по сцене, советовался с другими участниками группы о том, куда будет лучше встать в определённый момент песни. В перерывах Такао мог обрызгать кого-то водой из бутылки, на ходу напевая какой-то несерьёзный, но прилипчивый мотивчик.
Он подходил к Мидориме во время каждого перерыва и садился рядом, рассказывая истории из жизни группы или интересуясь, не скучно ли ему. Он мог отвлечься прямо посреди пения и, обернувшись к Мидориме, спросить «что думаешь, Шин-чан, как тут лучше поступить?..»
Мидорима не знал — слишком уж в диковинку ему всё было. Он терялся, что-то едва слышно бурчал себе под нос, а Такао неизменно смеялся в ответ:
Вы слышали? Шин-чану нравится!
Потом пришли рабочие — устанавливали на пол железные мостики, испытывали их на прочность, то и дело заставляя Такао на них подпрыгивать. Потом — подключили колонки и стали проверять звучание в них.
Мидорима никогда не вникал в тонкости выступлений, концертов и прочих мероприятий — его не интересовала музыка. Но почему-то он не предполагал, что подготовка к выступлению отнимает столько времени и сил. К концу репетиции Такао выглядел невероятно измотанным, но продолжал сыпать шутками направо-налево и быть главным источником (тепла) позитива.
Мидорима смотрел на него и понимал, что упускает что-то. Какое-то знание — чувство — занимало его мысли, смутным беспокойством виднелось на краю сознания, но отказывалось выходить на свет.
— Шин-чан, не хочешь написать для меня песню? — спросил Такао на очередном перерыве, устало присаживаясь возле него и откручивая крышку бутылки.
Мидорима замер. Он хотел высказаться по поводу того, что Такао — очевидно — надо будет хорошо отдохнуть перед выступлением. Но все слова куда-то резко пропали после этого неожиданного вопроса.
— Да я шучу, Шин-чан. — Такао рассмеялся, ободряюще хлопнул его по плечу и пошёл обратно к стойке с микрофоном.
Почему бы и нет? — шальной, совершенно несвойственной ему мыслью пронеслось в голове. В конце концов, Мидорима не привык сдаваться, а любые шутки по-прежнему воспринимал всерьёз.
***
«Почему — нет» Мидорима понял уже дома, отправив в мусорное ведро шестой исписанный лист. Если сначала — из чистого упрямства, чтобы доказать, что ему под силу всё — Мидорима думал, что написать песню не составит особого труда, то после последней попытки он был вынужден признать: это оказалось действительно сложно.
То, что он записывал, было простыми бездушными словами. Даже не будучи специалистом в литературе, Мидорима понимал, что написанные им строчки никуда не годятся.
Идти на попятную не хотелось. Тем более, этот вызов он уже принял сам для себя. Но всё же, к подобному делу, определённо, стоило подойти куда серьёзнее.
У него не было ограничений по времени — в конце концов, Такао ясно дал понять: он не рассчитывает, что Мидорима возьмётся писать песню для его группы (серьёзно, Мидорима и создание песен далеки так же, как Такао и экономика), но иррационально хотелось написать её как можно быстрее.
Мидорима не привык откладывать дела на потом.
***
Такао стоял за кулисами — Мидориме со своего места было отлично видно его белую футболку с чёрной надписью — и руками отбивал в воздухе ритм одной из песен. Мидорима знал, что он переживает: Такао сам сказал, что для него каждое выступление такое же волнительное, как и первое.
Свет погас, Такао вышел на сцену и оказался прямо перед Мидоримой — владелец клуба предлагал пустить его за кулисы, однако Такао настоял, чтобы Мидорима находился с остальными зрителями, но гарантированно стоял в первом ряду. Сказал, что наблюдать из-за кулис будет слишком скучно, куда интереснее провести эту пару часов в зале.
И был прав.
Вокруг шумели люди, восторженно кричали и прыгали на месте, а Мидорима не двигался, словно врос в пол, и не отрывал взгляда от Такао.
Такао пел, привычно улыбаясь, с первой же секунды покорив толпу, и то и дело смотрел прямо на Мидориму, словно ожидая от него какого-либо проявления одобрения.
Что думаешь, Шин-чан?
К середине концерта он — снова — ушёл в центр сцены, к стойке для микрофона. И, вместе со звучанием мягкой и спокойной песни, на Мидориму снизошло озарение.
Он загнал себя в угол и сам нашёл оттуда выход. Поняв — наконец-то — корень проблемы.
Он был влюблён в Такао.
И это было, пожалуй, самым невероятным открытием, которое он только мог о себе сделать.
***
Домой он вернулся поздно, снова. Это выступление закончилось раньше, чем прошлое, но Такао с группой (ужасающее невежество, но Мидорима до сих пор не обратил внимания на их название) решили пойти отпраздновать успех, и, конечно же, Такао повёл Мидориму с собой, не слушая никаких оправданий.
Мидорима бросил на стул сумку, которую не успел занести домой после тренировки, и устало сел за стол.
Только неожиданных открытий ему не хватало в жизни.
Мидорима снял очки и потёр глаза. Вопреки ожиданиям, от осознания, что его беспокоило и не давало покоя, легче не стало. Влюбляться в друга, в самого близкого человека было неправильно. Должно быть неправильно.
Мидорима вздохнул и покрутил в пальцах ручку. У него по-прежнему оставалась нерешённой проблема с песней. Следовало уделить время ей, а не какому-то самокопанию.
Тем более, оно — в любом случае — ничего не даст.
Самокопание не имело смысла. Особенно, если причина его стара как мир. Мидорима знал, он наверняка не первый человек в подобной ситуации. И, совершенно точно, не последний. Нет ничего выдающегося в том, что Мидориму привлекают не девушки, а Такао. По крайней мере, для него самого. Это нужно было принять, и просто дальше жить с этим знанием.
Мидорима рассеянно посмотрел на бумагу и только тогда заметил, что, углубившись в свои мысли, написал строчку текста.
Стоило только её перечитать, как Мидорима — неожиданно — понял, что он хочет получить в итоге. Нет нужды выдумывать витиеватые формулировки, полные рассуждений и какого-то философского смысла. Ему нужна яркая и энергичная песня, под стать Такао. Мидорима знал, что он хочет, и теперь было проще. Он зачёркивал неподходящие строчки, приписывал над предложениями какие-то пометки, перебирал слова, пока не находил подходящие. В него словно вселился ёкай, который всю свою жизнь занимался написанием текстов.
Мидорима увлёкся настолько, что не заметил наступление утра.
Песня была готова. Сырая, неидеальная, и, перечитывая её, Мидорима осознавал: не так уж много шансов, что Такао (и его группе, конечно, не стоит о них забывать) она понравится. Но он также знал, что выложился на полную, что эта песня — лучшее, на что он способен в подобном сочинительстве.
Песню он отдал на очередной репетиции, когда Такао устало присел рядом, вытирая полотенцем взмокшую шею.
— Это что, Шин-чан? — спросил Такао, глядя на протянутый ему лист бумаги, который Мидорима до этого бережно вытянул из сумки.
— Я принёс тебе песню, — сообщил Мидорима, пожимая плечами. Сохранять равнодушное выражение лица было довольно сложно, потому что Такао смотрел на него со смесью удивления и восторга, как на новое чудо света.
— Тебе не стоило, я же сказал, что это просто шутка, — пробормотал он, читая строчки. И чем дольше читал, тем счастливее становилось выражение его лица. — Да ты просто идеален во всём, что делаешь. Она отличная. Спасибо, Шин-чан.
Он быстро вскочил с места и, бережно прижимая к себе лист бумаги, пошёл к группе.
До следующего выступления оставалось три дня.
Мидорима втайне надеялся, что они не успеют придумать мелодию и спеть эту песню.
Ему было бы неловко.
***
Такао нетерпеливо прыгал на месте, то и дело оборачивался и пускал шутки в адрес друзей. Он улыбался легко и светло, подбадривал всех вокруг. С каждым его движением еле слышно звенел брелок с зелёной птичкой (Такао не нашёл решения лучше, чем пристегнуть его к одному из своих браслетов), который Мидорима буквально заставил Такао взять с собой на сцену: Скорпионы и так были на втором месте в гороскопе, но удача никогда не бывает лишней.
Ему она бы тоже не помешала.
Мидорима решился.
Такао имел право знать. И — если захочет (скорее всего) — перестать общаться с Мидоримой. Потому что, кому захотелось бы общаться с другом, влюблённым в него?
— Такао, — позвал Мидорима. Такао посмотрел на висящие на стене часы и быстро подошёл к нему.
— Я думал, ты уже в зале. — Он улыбался.
Мидорима молчал. Это в мыслях было легко признаваться в любви. На деле же всё было не настолько просто. Было (немного) страшно.
— Такао, я хотел сказать, — Мидорима на миг запнулся, прежде чем негромко, но отчётливо продолжить, — что влюблён в тебя.
Такао вздохнул, протянул руку, аккуратно сжал его пальцы.
— Я знаю. Не переживай, Шин-чан, — мягко сказал он за миг до того, как его громко окликнул Ямамото, призывая присоединиться к группе: до начала выступления оставалось меньше минуты.
В зал Мидорима вышел в смешанных чувствах, занял уже привычное место перед сценой. Легче после признания не стало. Слова Такао же вызвали только большую растерянность.
Мидорима давно успел запомнить порядок, в котором группа исполняет свои песни. Но третьей по счёту, неожиданно, зазвучала совершенно незнакомая мелодия. Гитара и барабаны заиграли одновременно — радостью и вызовом. Такао улыбался, не сводя с него взгляда.
Он запел, и Мидорима узнал строчки. Это была его песня.
***
Он прошёл за кулисы сразу после концерта, и едва не оказался сбитым с ног — Такао налетел на него и крепко сжал в объятиях, глядя совершенно счастливыми глазами.
— Шин-чан, там с Ямамото разговаривает представитель одного лейбла звукозаписи… Тебе-то название ни о чём не скажет, конечно, но поверь: он очень крутой и известный. И нам предлагают контракт, представляешь? — Такао улыбался. Мидорима замер, глядя на него.
И прежде, чем он успел что-либо сказать, Такао потянулся и поцеловал его.
— Знаешь, я догадался. Заметил, как ты смотрел на меня на репетиции, — тихо рассмеялся Такао, отстранившись, и продолжил. — Шин-чан, а давай встречаться?
Мидорима смотрел на него, и снова не видел причин, чтобы отказаться. Он знал: Такао довольно легко может озвучить то, что чувствует. Но в этом было не нужды — хватало взгляда, который говорил куда лучше любых слов.
Он вернулся к тому, с чего начал свой путь во взрослую жизнь. У него был баскетбол. И Такао.
@темы: фанфик, Октябрьский фестиваль: тропы
-
-
18.11.2015 в 17:56Мидотак так не хватает последнее время! А тут вот они внезапно и такие чудесные!
Прям зарядили хорошим настроением.
Поющий Такао!
-
-
19.11.2015 в 21:15-
-
15.12.2015 в 10:21Спасибо за текст, прекрасная история