Работа #8

[kuroko-no-fest]

Название: Волчий след
Автор: kuroko-no-author
Бета: Анонимный доброжелатель
Пейринг/персонажи: Киёши Теппей/Ханамия Макото, Имаёши Шоичи, Кагами Тайга, Куроко Тецуя, Сейрин
Выпавший в лотерее троп: Вернуться не таким
Тип: слэш
Рейтинг: PG-13
Жанр: мистика, драма, UST
Размер: ~15 000 слов
Саммари: Киёши сильно изменился в Америке.
Дисклеймер: все принадлежит Фуджимаки
Предупреждения: оборотни!AU
Ссылка на скачивание: в формате .rtf

Работа была написана для октябрьского фестиваля

Теппей вышел через двери первого терминала Нариты и остановился, оказавшись под отрытым небом. Его никто не встречал, да он и не ждал этого. И не захотел бы, даже если бы кто-то предложил. Он широко улыбнулся, крепче сжал ручку чемодана. Почти дома.

Люди шли мимо, спешили, суетились. Теппей не спешил. И даже долгая поездка до Токио доставила ему радость каждой минутой. До того, как увидит бабушку с дедом, он приведет растрепанные эмоции в порядок, а пока ему был нужен этот час наедине с собой, у окна поезда.

В какой-то момент, оторвав взгляд от стекла, он заметил мальчика, который пристально смотрел на него через проход. Точнее, на его футболку с американским флагом. Теппей улыбнулся ему, но мальчик только нахмурил густые брови в ответ и отвернулся, завесившись длинной челкой. Теппей тихо вздохнул. Футболку ему на прощание подарила Алекс, а он взял, хотя и помедлил перед этим. Было трудно унять злость. Он был благодарен и одновременно испытывал чувство, близкое к ненависти. «Ты еще не раз вспомнишь Америку», — сказала Алекс и была права. Америку он запомнит навсегда. Только вспоминать он будет не лечение, как предполагал. Не пропахшую лекарствами палату, не дни на больничной койке под обезболивающими после операции, не реабилитацию, не превозмогание и надежду — не все то, к чему он готовился, покидая Японию. Совсем не это.

Воспоминания об Америке — мутное пятно, блеклое и размытое, с крупными крапинами красного. Горячечный бред, скрежет зубовный. Он почему-то особенно четко помнил руки: скрюченные пальцы, скребущие по серому камню, обломанные ногти, под которые забилась грязь, въелась кровь. Ладони в засохшей крови. Его ладони… И его кровь.

Экспресс нес его к Токио, Теппей делал размеренные вдохи и выдохи, прогоняя туман в голове. Забыть, не думать, стремиться в будущее.

— Болит? — донесся до него свистящий шепот, и Теппей моргнул. — Твоя нога?

Мальчик с длинной челкой снова смотрел прямо на него, не мигая. На руку, которой Теппей по привычке сжал колено, задумавшись.

— Нет, — улыбнувшись, сказал Теппей. — Но спасибо, что спросил.

Мальчик фыркнул. Бледная женщина рядом с ним, очевидно, мать, дернула его за рукав курточки.

— Макото! Веди себя прилично.

Теппей вздрогнул, подавившись улыбкой. Мальчик закатил глаза, показал Теппею язык, а потом повернулся к матери.

Теппей поспешно перевел взгляд на свои руки. В голове снова и снова звучало имя.

«Макото».

Макото…

Мальчик был вовсе не похож на Ханамию — и все-таки похож. Или так теперь казалось Теппею. Он заставлял себя не смотреть. Но сколько в этом проклятой иронии. Первым, с кем он заговорил, вернувшись, оказался не дед, не Хьюга, не Рико, а противный пацан по имени Макото.

Теппей был не слишком суеверен, но после Америки в случайные совпадения он больше не верил.

В то, что ему по силам выкинуть из головы Ханамию Макото — тоже.

Америка, приходилось признать, дала ему больше, чем отняла. Его колено больше не болело и уже никогда не будет болеть, его баскетбольные навыки улучшились на порядок, а еще теперь Теппей не избегал своих мыслей о Ханамии. В Америке они, эти мысли, стали его верными товарищами, его любимыми спутниками, которым он перестал противиться почти сразу и принял их так же, как принимал все неизбежное в своей жизни: с улыбкой. Он вспоминал голос Ханамии — и улыбался, он видел Ханамию во снах — и улыбался, он шептал его имя в густой темноте, с трудом шевеля запекшимися губами, — и улыбался. Как будто волны боли и жара, что накрывали его одна за другой, приносили с собой шелест: «Макото». И Теппей цеплялся за этот шелест, накаливал его своей почти радостной ненавистью, вгрызался зубами, чтобы удержаться на плаву. Он прекрасно понимал, из-за кого оказался здесь.

Бывали беспощадные минуты, страшные мертвые часы, когда ни о ком из близких он думать не мог, слишком много было боли-ненависти-страха-тоски. Только о Ханамии. Это была привычная связка. Ханамия и боль. Ханамия и ненависть. Ханамия и тоска. Ханамия. Макото.

Улыбаться он мог в те дни только этим мыслям. Если оскал считать за улыбку.

И даже когда лихорадка и ужас выметали из памяти лица всех, кого он любил, лицо Ханамии продолжало маячить перед внутренним взглядом Теппея. Щелчок пальцами, ядовитая ухмылка. Паучья нить, тонкая, прочная удавка, мешающая дышать, не дающая упасть. Ведущая его обратно.

И Теппей вернулся.

Старый дом за невысокой оградой; бабушка повисла на руке Теппея, дед морщил лоб, улыбался тихо. Теппей притиснул обоих к себе, дед закряхтел про хрупкие старческие кости. Бабушка засмеялась, захлопотала над ужином. Оба глаз с него не сводили. А Теппей никак не мог вдохнуть полной грудью. Задыхался от их участия, от своего вранья, от невозможности рассказать правду. Поймал на себе проницательный, настороженный дедов взгляд и вскочил.

— Я пройдусь до Изуки, обещал ему встретиться.

Бабушка обиженно сжала губы, но дед лишь кивнул. Теппею нестерпимо хотелось выскочить вон… Из комнаты, из дома, из собственной кожи.

В телефоне болтались уведомления о неотвеченных сообщениях и звонках. Теппей просмотрел их уже на улице, прислонившись к изгороди. Прохладный ветер гладил его по разгоряченным щекам. Теппей послал Хьюге в ответ «Встретимся завтра», написал Рико, что все хорошо. С остальными поговорит при встрече.

Сообщение Алекс Теппей удалил, не читая.

Он дошел до станции, спустился в метро. Можно было пойти на уличную баскетбольную площадку, раньше он так бы и сделал, но теперь сама мысль заставила поморщиться — слишком было горько. Ему еще предстояло научиться переламывать себя, заново научиться любить баскетбол, но не сегодня. Сегодня Теппей позволил вечернему Токио поглотить себя. Растворение. Огни, шум, запахи — особенно запахи — всего было так много, и так сильно хотелось забыть о себе. Лос-Анджелес в последние месяцы научил Теппея теряться в ритме большого города: раньше это не казалось ему ценным умением. Раньше он не испытывал жажды исчезновения — но теперь это была лишь одна из новых потребностей, даже не самая острая из них. Эта жажда, больше похожая на ноющую боль, которая когда-то обхватывала его колено в лучшие из худших дней после травмы, привела Теппея в Сибуя, и вот он уже шел по Кун-стрит, словно опаздывал куда-то. С его ростом всегда было легко рассекать людской поток, но теперь толпа расступалась в стороны сама, опережая его шаги. Зато собаки рвались за ним со своих поводков, норовили потереться о ноги. Теппей решительно шел вперед, не останавливаясь и не глядя по сторонам.

Он был на взводе и понимал это, но способа успокоиться не находил. Возможно, Алекс могла бы подсказать или подсказала в том стертом сообщении. Теперь уже не узнать. Он мчался по улице, почти желая столкнуться с автомобилем или нарваться на драку. Он слепнул и глохнул от шума крови в висках, хотелось взвыть…

Он совсем не ожидал того, что врежется не он, а в него.

И явно намеренно, целенаправленно, чуть ли не с разбегу. Теппей еще только мотнул ошарашенно головой, выставляя перед собой руки, пытаясь понять, кто и почему на него набросился с такой злостью, а ему в лицо уже летел крик «Сгинь, Киёши!» — вместе с крепко сжатым кулаком.

*

Кулак ударился в большую раскрытую ладонь, и белая пелена перед глазами спала. Макото поднял взгляд. Морок не рассеялся.

— Рад тебя видеть, Ханамия, — рядом стоял вполне себе материальный Киёши Теппей и улыбался. Не сдвинулся с места ни на сантиметр, хоть Макото и налетел на него со всей дури. — Правда, не ожидал от тебя такого бурного приветствия.

Макото оскалился по привычке, чтобы не дать заметить собственную растерянность, и сделал шаг назад.

— С тобой все нормально? — спросил Киёши. Волнение в его голосе бесило до чертиков, и Макото опять едва не сорвался. — А то выглядишь бледным.

— Как твоя смерть, — выплюнул он в ответ и порадовался тому, что за всеми последними событиями хотя бы сарказм остался при нем — в качестве связующего вещества с реальностью. Он поднял глаза и из-под челки посмотрел на Киёши, отмечая изменения, произошедшие в нем за год, что они не виделись. Плечи стали шире, мышцы плотнее, он больше не переносил вес на одну ногу — все-таки вылечил в своей гребаной Америке. Вылечил. Эта мысль досаждала и горчила — вот их и перестало что-либо связывать.

А еще изменился взгляд, стал хищным и опасным, ушли мягкость и вселенское смирение, которые раздражали Макото до такой степени, что он почти терял над собой контроль. А ведь мама с самого детства учила сдерживать эмоции. С тех пор, как Макото в возрасте семи лет разозлился и случайно поджег подол платья какой-то противной тетки, решившей пощипать его за «миленькие пухлые щечки».

— Я рад тебя видеть, — голос у Киёши, увы, не изменился. Сочился добротой и участием, словно медовой патокой. Так и хотелось сплюнуть.

Когда Макото донесли, что Киёши уезжает в Америку на операцию, он позлорадствовал и выкинул из головы: знал, что подобные травмы просто так не вылечить. У Киёши Теппея не было шанса вернуться в баскетбольную команду — разве что детишек на площадке возле дома тренировать. Проблемы начались после его отъезда, когда Киёши стал Макото мерещиться. Сначала в людях, потом в отражениях в стеклах вагонов метро и в размытых силуэтах на линии горизонта. Макото сразу подумал на Имаёши. Семпай всегда относился к нему с неравнодушным любопытством и любил Макото бесить. Правда, в этом до Киёши ему было далеко. Тот не нарывался — раздражал одним фактом своего существования.

— Это было всего один раз, Ханамия, — признался Имаёши после. Скрываться долго он бы не смог. Они с Макото плыли, в общем-то, в одной лодке. — У тебя было такое лицо, м-м-м, полное недоверия и крайнего воодушевления. Никогда у тебя такого не видел.

Имаёши был той еще хитрой лисицей, и все же Ханамия не мог не испытывать к нему толики уважения, хоть и верил его словам через одно.

— Но ты же и сам знаешь, что первый раз это смешно, а после двух — уже надоедает. Может быть, остальное ты сам себе надумал, — Имаёши показательно вздохнул и изящно перевел тему: — Выглядишь плохо. Пей больше воды.

Первый раз было забавно, а последующие разы не увенчались успехом — вот что имел в виду Имаёши. Макото не верил своим глазам и правильно делал. И он сам знал, что его внешний вид оставляет желать лучшего; Макото был в агонии. Но, по крайней мере, до сегодняшнего дня на людей он не кидался. И вот же удача.

Киёши не спешил уходить, стоял и рассматривал Макото в ответ. От его внимания становилось не по себе, инстинкты подсказывали, что нужно бежать и прятаться, но гордость не позволяла. Да и потом, это же Киёши Теппей, он же как добрый пес, какой он мог причинить вред. Макото терпеть не мог собак — передалось, видимо, с молоком матери. Мама его любила и, в отличие от отца, не бросила, но когда Макото подрос, стала бывать дома все реже и реже. Только потом он понял, почему она не могла быть с ним все время, — непостоянство было в ее природе.

— Пойдем, я отведу тебя домой, — Киёши взял его за руку и потянул на себя, хватка у него была крепкая, Макото хотел было вырваться, но не смог. И когда Киёши стал таким сильным?

— Отпусти, сам могу, — прошипел Макото ему в лицо, а Киёши опять улыбнулся и миролюбиво объяснил:

— У тебя жар. И ты бросаешься на людей.

С фактами спорить было сложно, а подробностей Киёши знать было не обязательно. С этого идиота станется пристать с какой-нибудь бесполезной помощью. Но от руки на запястье по всему телу шел легкий холодок и, кажется, действительно становилось легче.

Они зашли в вагон метро, Макото тотчас шарахнулся в сторону. Киёши не должен был относиться к нему так... по-доброму.

— Как колено? — и если бить, то по самому больному.

— Отлично. — Киёши едва напряг плечи, но Макото заметил. Он привык наблюдать за людьми, отыскивать слабые места и давить на них. Однако он думал, что реакция Киёши будет ярче — где же злость, презрение, сожаление? Все те эмоции, которые Макото ценил больше всего на свете. Даже Киёши Теппей не мог быть святым.

— Правда?

— Хочешь проверить еще раз?

— Я не бью в одно место дважды, это слишком скучно, — повторил Макото слова Имаёши, чуть изменив смысл, и усмехнулся сам себе. Лисья натура. Киёши, однако, шутку не оценил.

— Скучно? — переспросил он, а в его голосе слышалась плохо скрытая ярость. Уже лучше. Макото бы зашелся восторгом, если бы не вновь возникшее интуитивное желание оказаться подальше. Макото своей интуиции доверял — она никогда его не подводила. Но от Киёши было избавиться не так-то просто. Даже сломанное колено и расстояние в целый океан этому не помешало.

— Два раза я не повторяю тоже.

— Я понял тебя, Ханамия. — Киёши отвернулся к окну, а Макото больше не лез. Остаток пути они провели в молчании.

Киёши проводил его до самой квартиры, но дальше порога не прошел. Макото не собирался звать его на чай, о чем и поспешил сообщить.

— Я догадывался, что ты не самый гостеприимный хозяин, — Киёши пожал плечами, не удивился и не оскорбился. Его дебильная реакция отдавалась подкожным зудом, хотя должно было быть с точностью наоборот. — Я сегодня встретил мальчика по имени Макото, — зачем-то продолжил он, а Макото дернулся от звучания собственного имени — мягкого и глубокого.

— И что?

— Просто забавно получилось.

А потом произошло то, чего Макото никак не мог предположить. Киёши потянул его к себе и обнял огромными ручищами, зарываясь лицом в изгиб шеи, и через секунду отпустил.

Макото молчал в пустой проход, вслушиваясь в звук уходящих шагов.

— Макото, почему у нас дома пахнет псиной? — когда пришла домой, спросила его мать, принюхиваясь и морща нос.

Подозрения Макото стали перерастать в уверенность.

*

— Теппей! — Рико бросилась к нему, стиснула бока изо всех сил. Теппей подхватил ее, обнял: крепко и коротко. Встретился с настороженным взглядом Хьюги.

— Ты еще больше вымахал что ли, — сказал Хьюга, подходя ближе. Теппей смотрел на его недовольное лицо и чувствовал, как теплеет внутри.

— Давно не виделись, Хьюга.

Рико перевела взгляд с одного на другого, потом непринужденно взяла Хьюгу за руку.

— Идем? Ребята уже заждались.

Теппей широко улыбнулся.

Видеть всех рядом, слышать их голоса, ощущать их присутствие. Сколько раз за эти месяцы в Америке он мечтал оказаться в окружении команды. Бывали моменты, когда ему приходилось убеждать себя в том, что они — не выдумка больного воображения, что они существуют на самом деле, ждут его, беспокоятся. Бывали моменты, когда он и о себе мало что мог вспомнить.

— Кагами не придет? — спросил Теппей у сидящего слева Куроко.

— Опаздывает.

С Кагами Теппей хотел поговорить в особенности. И без свидетелей.

— Киёши-семпай, ты изменился.

— Стал выше?

Куроко смотрел на него очень внимательно, и Теппею сделалось не по себе.

— Просто ты успел от меня отвыкнуть, — поспешно рассмеялся он. Куроко бросил еще один пристальный взгляд, будто просвечивал Теппея рентгеном — или выискивал слабости, как у игрока команды-соперника, подумалось Теппею вдруг, — а потом отвернулся, потянувшись за своим ванильным шейком.

Сейчас Теппей был с командой, и ему было так хорошо, как целый год не было, но одним из них он себя больше не чувствовал. Было похоже на ощущения после реабилитации в том году, но гораздо острее. Теппей наблюдал за всеми с улыбкой, смеялся шуткам, охотно отвечал на вопросы о лечении, подначивал Хьюгу и перемигивался с Изуки… Но уйти в веселье с головой не удавалось. Нужно время, сказал сам себе Теппей. Ты ведь тоже отвык.

Но когда в дверях показался Кагами, Теппей разом понял, что время ничего не изменит.

Кагами сделал несколько шагов в их сторону, а потом застыл, даже не глядя на Теппея. Его ноздри раздувались, пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Потом он все-таки посмотрел. Теппей многое прочел в этом взгляде. Улыбнуться как ни в чем не бывало не получилось.

Рядом беспокойно пошевелился Куроко, окликнул Кагами. Тот вздрогнул и — Теппей уловил — расслабился. Сел возле Куроко, протянул Теппею руку.

— Алекс просила ей перезвонить.

Теппей кивнул. По глазам Кагами он видел: тот все знал. Знал и мучился чувством вины, и злился, и сейчас был готов обороняться. Он ждал драки, Теппей и сам думал еще несколько минут назад о том, как возьмет Кагами за горло и заставит ответить на все накопившееся вопросы. Но теперь что-то изменилось. Будто переключили рубильник.

Теппей увидел Кагами рядом с Куроко.

Не понять было пока, в курсе ли Куроко, но Теппей не удивится, если так. Не важно; главное было то, как эти двое действовали друг на друга. Если Кагами и был монстром, то Куроко, возможно, был тем, кто делал этого монстра человеком. Не прилагая к этому особых усилий. Теппей невольно посмотрел на Кагами глазами Куроко и теперь не знал, как мог бы Кагами ненавидеть.

Ненавидеть — это вообще не про него. Даже после Америки.

А еще ему хотелось думать, что, раз у Кагами получилось, то и он сможет не стать тем, кем боится стать.

Теппей откинулся на мягкую спинку сиденья и прикрыл глаза. Он чувствовал каждого человека в зале, а если постараться — чутье покажет ему и персонал в кухне. Втянуть воздух, напрячь слух: болтовня официанток, шипение масла на сковороде, стук ножа по доске, повар напевает модный мотивчик, от его рук пахнет луком, на его фартуке — пятно от соуса. По улице идет девушка, у нее между ног вязко вытекает менструальная кровь.

Он стиснул зубы, принуждая себя отсечь запахи, задержал дыхание. В висках начинало стучать, нужно было отвлечься; в такие моменты он почти скучал по боли в колене… Но только почти.

Отвлечься — у Теппея был выверенный маршрут, по которому он вновь пустил мысли. Слишком велико было искушение, слишком давно миновали дни, когда он мог усилием воли отказаться.

Тактильная память долго еще будет насмехаться над ним, а сейчас воспоминания были мучительно свежие, яркие: Ханамия в его руках. Теппей понятия не имел, что тогда случилось, что было с его головой. Его вел не разум, а инстинкт, вот только Теппей и не знал, что у него есть такие инстинкты. Брать Ханамию за руку. Обнимать Ханамию на прощанье. Беспокоиться о нем.

С Ханамией что-то происходило, и началось это явно уже давно. Не то болезнь, не то помешательство, или, может, он употребляет что-то? Странно, почти смешно: их симптомы были так похожи. Жар, дезориентированность, потеря контроля над собой. Ему бы приглядеться внимательнее, расспросить, но Теппей был слишком занят. Ханамия оказался рядом, он дышал близко, говорил, двигался, смотрел. Его пульс шкалил, зрачки были расширены, румянец пылал на бледных щеках. У Теппея снова пересохло во рту. Он не запрещал себе вспоминать. Не мог не вспоминать. Как Ханамия ощущался в объятьях. Как смотрел. Как пахло от изгиба его плеча, как его хотелось…

Укусить. Не сильно, лишь прихватить зубами горячую кожу и стиснуть клыки, удерживая. Оставить метку. Он едва не сделал это.

— Киёши, — на плечо опустилась теплая рука. Хьюга. — Ты в порядке?

— Да, — Теппей улыбнулся прежде, чем открыл глаза. — Немного… отвык.

Хьюга нахмурился, заглянул ему в лицо.

— Ты сегодня только это и твердишь.

— Правда?

Теппею хотелось рассказать. Вот прямо сейчас. Выпалить как есть, и пусть Хьюга решит, что Теппей свихнулся, в глубине души он поверит. Не станет причитать, не станет жалеть, будет искать способы помочь.

И не найдет. Теппею уже помогли, и в этом было все дело.

— Устал, — сказал он и на этот раз не солгал. — Пойду домой. На выходных погоняем мяч?

— Конечно, — к ним подошел Изуки. — А тебе уже можно?

— Можно. Мне теперь все можно.

Изуки прыснул, как будто Теппей выдал какой-то искрометный каламбур.

*

Какого хрена Киёши полез обниматься, Макото было не ясно. Как и то, почему в ответ он не двинул Киёши ну хотя бы по многострадальному колену. Заторможенность своей реакции можно было бы списать на жар и общее плохое состояние, но собственную слабость Макото признавать не желал. На задворках памяти трепыхалась мысль — нечто нутряное, неосознанное, предупреждающее, — но в ночной горячке выудить ее из потока бреда не удавалось, хоть Макото и понимал: это важно. Мама всю ночь ставила ему компрессы и гладила по лбу, пыталась рукой снять боль, говорила, что это проснулись его врожденные способности. Макото бы усмехнулся, будь в силах соображать здраво. Дурная шутка Имаёши, а следом и Киёши Теппей в качестве катализатора породили многомесячную горячку, которая все не кончалась и не кончалась.

Сквозь веки Макото видел на небе две светящиеся луны и, вновь проснувшись без сил, выглядел хуже, чем днем ранее.

Макото вышел на улицу, хотя никто другой в его состоянии не рискнул бы. К нему тут же приластилась соседская собака — не зарычала, как прежде, не убежала, поскуливая. Макото брезгливо отпихнул ее ногой.

— Отвали, тупая псина, — собака смотрела с обидой, но Макото было плевать. В том числе и на ее хозяйку, кинувшую в его сторону враждебно-презрительный взгляд. Чертова собачница. Имаёши бы посмеялся над комичностью ситуации: Ханамия Макото — любимец дворовых псов.

Макото понял, что с ним что-то не так, в семь лет, тогда же и перестал считать, что сказки — это всего лишь сказки. Сложно не верить, когда живешь с одной из них, а сам умеешь по желанию выдыхать огонь. Отец ушел из дома примерно в это же время, назвав мать взбеленившейся лисицей. Макото уже тогда был смышленым не по годам мальчиком и быстро освоился жить без отца. В конце концов, маму он любил больше.

С Имаёши он познакомился в средней школе и долгое время не мог понять его повышенного к себе внимания, пока не испробовал старый, как мир, способ — ущипнул незаметно Имаёши за зад. Тот ойкнул с секундным опозданием и гадко ухмыльнулся, поняв, что его раскрыли. Что ж, Макото тоже был проницательным.

— Браво, Ханамия-кун, — его притворная доброжелательность тут же сошла с лица, а Макото оскалился в ответ. — Не многим удается меня раскрыть, а ты, к тому же, еще и полукровка. Я в тебе не ошибся.

Макото было плевать, в чем там не ошибся Имаёши, но семпай тоже предпочитал иметь не друзей, а рычаги давления. Рядом с ним нельзя было расслабиться, и Макото даже выдохнул облегченно, когда Имаёши перешел в старшую школу. Их дороги разошлись, но, к сожалению Макото и к удовольствию Имаёши, не навсегда.

Вот и сейчас семпай звонил Макото и с приторно-сладкими интонациями интересовался, как у того дела.

— Готовишься к поступлению?

В ответ хотелось выдать какое-нибудь ругательство, но Макото взял себя в руки. Школьная программа все еще была слишком простой, чтобы у него, даже в трудные времена, возникли с ней проблемы.

— А ты как думаешь?

— Я верю в тебя. Даже учитывая твое состояние. — Имаёши выдержал паузу и продолжил: — Ты трудно и громко дышишь. У тебя учащенный, как в горячке, пульс.

Помимо врожденного ума и проницательности, у Имаёши были пугающе острые слух и нюх. Макото был объективно слабее — что и убивало все зачатки доверия и дружбы.

— Я слышал, что Киёши Теппей вернулся. Думал, тебе будет интересно узнать.

Макото едва не фыркнул. Кое в чем Имаёши он обставил.

— Какая мне разница?

— А. Значит, вы уже виделись. И как его колено?

— Целое.

— Приятно это слышать, — Имаёши улыбнулся по то сторону динамика. Макото мечтал отгрызть ему голову. — Не делай глупостей, Ханамия-кун.

Макото закончил звонок, стряхнул с себя неприятные ощущения и набрал Имаёши еще раз. Кое-что уточнить.

— Собаки на дух не переносят лис, так ведь?

— Не в твоем стиле задавать вопросы, на которые знаешь ответы.

На ум пришла сказка, которую мама рассказывала на ночь — о том, как давным-давно лисы выжили волков-оборотней с островов богини Аматерасу. С тех пор на этих землях волки не появлялись так долго, что превратились в чудищ из летописей. И все же ненависть к ним, глубоко укоренившаяся, дремучая, жила в каждом лисе, как и память о старинном договоре: не нарушать равновесия, не нападать на чужаков, оказавшихся на твоей территории.

В правдивости маминых сказок Макото не усомнился ни разу.

Он снова нажал «отбой», принюхался к себе, но ничего не почувствовал. Мать вчера весь вечер проветривала квартиру, жалуясь на боль в висках.

Единственной ниточкой, которая могла привести к ответу, был чертов пацифист и святой мученик в одном лице — Киёши Теппей. Почему именно Киёши, Макото не задумывался — никто не вызывал настолько богатого спектра эмоций, этого было достаточно. Киёши хотелось ломать после каждого подъема. Терпеливо ждать, пока он встанет. И снова ломать.

Возможно, сейчас карма на нем отыгрывалась. Если бы Макото был буддистом, то непременно бы поверил в кармическое воздаяние. Но это было по большей части излюбленной темой для размышлений Имаёши.

Да и вчера Макото кое-что осознал — его инстинкты никогда раньше рядом с Киёши не заходились в приступе дикой безотчетной паники.

Паззл не складывался. Или, наоборот, складывался слишком просто. Киёши вернулся, и что-то изменилось в нем после Америки.

Но Киёши Теппей, самый человечный из всех его знакомых, пусть и бесил этим до колик в животе, просто не мог быть не человеком. Иначе это стало бы лучшим подарком, который когда-либо получал от мироздания Макото.

Эта мысль заняла его так сильно, что от внезапного душевного подъема поправилось самочувствие. Если он был прав, и Киёши перестал быть обычным смертным, то Макото, в перспективе, ждало увлекательное зрелище душевных терзаний в попытках сохранить свое «я». Он был уверен, что Киёши будет бороться, и не мог этого пропустить.

Его адрес у Макото был — врезался в память, когда он собирал всю подноготную своих соперников. Ноги сами несли его к дому Киёши, план нарисовался в процессе и захватил настолько, что Макото забил на инстинкт самосохранения. Будь он в себе, то непременно бы этот план забраковал, но в голове, как по заказу, всплыл яркий образ противной плоской тренерши Сейрин.

Он из-за угла вывернул на нужную улицу, попал в неосвещенную зону и замедлил шаг, изменив походку. То, что Айда Рико не отличалась особой женственностью, играло Макото на руку. Перевоплощение требовало много сил и энергии, а он был не особо хорош в этом, в отличие от мамы или того же Имаёши. Он не умел создавать плотных иллюзий, только нетелесно изменять очертания, но многого ему было и не нужно. Он хотел лишь чуть-чуть поиграть. Подразнить. И узнать правду, разумеется.
Перед дверью Киёши опять накатила паника— не подходи близко, укусит, растерзает, съест, — но Макото, проигнорировав стоп-сигналы подсознания и звонок у двери, постучал. Звук вышел резким и ломаным.

А потом Киёши открыл дверь.

*

Увидеть на пороге Рико Теппей не ожидал. Они встретились позавчера, вчера разговаривали по телефону, да и вообще, что Рико делать у его дома поздним вечером?

— Рико? Что-то случилось?

Она, кажется, уже собиралась ответить, но потом раздула ноздри и смешно наморщила нос.

— Помогаю деду чинить старую мебель, — пояснил Теппей. — Лаком пропах весь.

Она кивнула, не сводя серьезного взгляда с его лица. Теппей начал беспокоиться. Неужели дело в Хьюге? Или в команде? Или проблемы у самой Рико?

В том, что о нешуточной беде она в первую очередь скажет именно ему, Теппей не сомневался.

— Проходи, — не дождавшись от нее даже приветствия, наконец произнес он. Отступил, пропуская ее в дом, но Рико качнула головой в сторону дороги.

Все настолько плохо, что у нее не находится слов?

Теппей влез в старые кроссовки и пошел следом за Рико. Даже ее движения казались странными. Не такими, как всегда. Все сильнее хотелось схватить ее за плечо и потребовать немедленно рассказать, но Теппей, конечно, этого не сделал. Уже хотя бы по той причине, что прежний он так бы себя не повел.

Унять приступ раздражения удалось легко — у Теппея была внушительная практика. Подавление, усмирение и обуздание. Привычная скрытность была как черепаха для этих трех китов его нового мироздания.

Они направились прочь от дома Теппея, но не ушли далеко: Рико резко остановилась. Они оказались под фонарем, и ее лицо скрылось в тени.

Теппей пытался придумать, как начать разговор, но вдруг она произнесла:

— Ты ничего не хочешь мне рассказать? — и добавила, странно запнувшись: — Теппей?

Голос у Рико тоже был странный. Будто и не ее.

— Ты простудилась? — осторожно спросил Теппей. Рико резко мотнула головой, отворачиваясь.

— Со мной все в порядке.

И снова, будто пробуя и привыкая:

— Теппей.

Почему-то от того, как она произносила его имя, по шее прошел холодок.

— Так что? — она смотрела искоса, виднелся только один глаз, на мгновенье Теппею почудилось, что радужка светится желтым, он моргнул, изумленный, но Рико уже снова отвела взгляд.

— Рассказать… О чем ты, Рико?

Волнение вспыхнуло внутри беспокойными искрами. Неужели Рико догадалась? Он опасался ее вопросов, которые могли бы возникнуть после тренировки, но тренировки еще не было. Рико еще не видела, как Теппей играет теперь. Хотя от ее взгляда мало что могло укрыться, когда дело касалось физической формы.

Или ей что-то сказал Кагами? Позвонила Алекс?

Он сжал кулаки.

— С тобой ничего не произошло в Америке? — глухим голосом спросила Рико. — Необычного?

Ногти впились в мякоть ладоней.

— Нет, — твердо ответил Теппей. — Абсолютно ничего.

Если она знает, то пусть скажет об этом сама.

Рико молчала. Теппей нервно втягивал воздух; запах лака все еще забивал ноздри. Жаль, он мог бы учуять ее состояние. Иногда с другими получалось.

Теппей стоял неподвижно, полностью погрузившись в свои мысли, пытаясь сконцентрироваться, и тут Рико качнулась вперед, оказавшись вплотную к нему. Приподнялась на цыпочках и обвила руками его шею. Теппей застыл. Может, у него сознание помутилось, может, он надышался ядовитыми парами, но то, что она сейчас сделала, совершенно явно было прелюдией к поцелую.

— Рико… Что ты делаешь?

Она не ответила, только положила руку ему на грудь, гладя, а потом прижала ладонь рядом с сердцем. Которое начало отчетливо убыстрять ритм своего биения.

— А как же Хьюга? — вылетело у Теппея. Плечи Рико дрогнули… будто от рыданий.

Или от смеха.

Теппею стало нехорошо.

— Хьюга? — протянула Рико; он никогда не слышал у нее таких интонаций. Хотя что-то в них было знакомое. Пугающее. — Он — не ты, Теппей. Никто — не ты.

— Мы… — Ее ладонь касалась его шеи, скользила вверх, пальцы ласкали кожу под кромкой волос на затылке. — Мы уже проходили это, Рико. Мы… Не должны делать этого сейчас, снова, понимаешь?

Она стиснула в кулаке его пряди, почти причиняя боль. Будто сказанное поразило ее. Теппей отчаянно искал еще какие-то слова, что-то, чем можно было бы привести ее в чувство. Рико сама не сознает, что творит, понимал он. Ее нужно остановить, ведь потом все будет ужасно. Для нее. Для Хьюги.

— Тебя не было год, — чужим голосом сказала Рико. — Я многое поняла за это время.

Она пригнула его голову вниз с неожиданной силой. Потянула его к себе. Зашептала, будто в бреду:

— Ты же знаешь, что между нами ничего не закончено. Тебя ведь влечет ко мне. Поцелуй меня. Поцелуй меня, Теппей…

Голова кружилась. Мысли плыли. Глаза Рико вдруг оказались совсем близко. Они светились, заслоняли собой все, подчиняли своей воле. Теппей внезапно осознал, что держит Рико в объятиях. Он не помнил, как обнял ее.

— У меня… — с трудом выдавил он, — есть чувства к другому человеку, Рико. Я не могу.

Он судорожно вдохнул, глубоко втянул ее запах…

Нет. Не ее. Не Рико.

— Кто ты? — вырвалось у Теппея. — Ты не Рико, кто ты?

Человек в его руках, окутанный тенью, поднял голову. Он был гораздо выше Рико. Он пах иначе. У него была острая кривая ухмылка, глаза насмешливо сверкали из-под длинной челки.

— Ханамия? — Теппея отбросило назад. Он чуть не упал спиной на асфальт.

— Киёши Теппей, — хохотнув, произнес Ханамия. Показал язык: — Купился, идиот?

Я схожу с ума, думал Теппей, во все глаза глядя на Ханамию перед собой. Я схожу с ума, я болен. Нет — то, что со мной произошло в Америке, уже свело меня с ума.

Он сделал вдох, другой, грудную клетку теснило спазмом. Запах Ханамии ощущался совсем близко. Ханамии, который только что был Рико. Который обернулся Рико.

— Ты… — Теппей должен был шарахнуться подальше, но он шагнул к Ханамии, и отступать пришлось тому. — Ханамия, ты — оборотень?

Где-то вдалеке раздался собачий вой. Ханамия молчал.

— Ты оборотень, да? — опять спросил Теппей. И добавил уверенно: — Ты оборотень!

Ему вдруг стало очень весело. Аж смеяться в голос захотелось, но Теппей не был уверен, что, рассмеявшись, сможет вообще остановиться.

Сумасшествие. Оно такое.

— Ты такой тупой, Киёши, что все по три раза проговариваешь для верности? Меня по себе не меряй только, — презрительно сказал Ханамия, но вместе с тем Теппей слышал в его голосе что-то близкое к панике.

— Почему же, Ханамия? Кажется, ты — один из немногих, кого я могу мерить по себе.

Ханамия издал невнятный звук, не то смешок, не то фырканье.

— Ты идиот. Ты такой мусор, Киёши. Зачем я только пришел…

— А зачем ты пришел, Ханамия? Зачем был весь этот… маскарад?

Ханамия повернулся к нему спиной, отступил прочь. Бросил через плечо:

— Просто играл с тобой, придурок. Ты ведь предлагал как-то сыграть, что, не понравилось?

Понравилось, подумал Теппей. Ты называл меня по имени, просил тебя поцеловать.

Слишком понравилось.

— Ханамия, — негромко произнес он вслед, — ты — кицуне?

Ханамия поднял руку с вытянутым средним пальцем, не оборачиваясь. Как по-американски, рассмеялся про себя Теппей.

Он остался под фонарем один. Голова немного кружилась, странно, что она еще не взорвалась от того множества мыслей, что в ней вертелось. Ханамия — оборотень. Ханамия — кицуне.

— С ума сойти, — улыбнулся Теппей.

Он взъерошил волосы. Знать бы еще, отчего ему так радостно от этой новости. Опять необъяснимая эмоциональная реакция из-за Ханамии Макото. Так недолго и привыкнуть.

Теппей еще какое-то время стоял, уставившись на прибывающую бледную луну.

А потом пошел догонять Ханамию.

*

Макото возвращался к станции метро в смешанных чувствах, отклонив на ходу звонок от Имаёши. Что бы ни хотел от него семпай, Макото был не в настроении разговаривать.

Он отопнул привязавшуюся к нему бездомную псину — да что пристала — и, остановившись, посмотрел на луну, бледнеющую в облачной дымке. Вытер руки о джинсы, провел ладонями по ребрам, пытаясь скинуть фантомные руки Киёши со своего тела. Стыдно признаться, но это было... приятно.

Макото всего лишь хотел чуток поиздеваться, выведывая правду, а в итоге заигрался сам. И какой черт его дернул устроить весь этот цирк? Маскарад, как выразился Киёши. Мама говорила, что это во все времена было проклятьем кицуне — нежелание или неумение вовремя отступать, вот Макото и попался. В лапы оборотня. Нужно было бежать, пока были силы поддерживать чужую личину, но Макото несло. Несло так, что остановиться было невозможно. Киёши сопротивлялся, держал его крепко, сжимал руки на талии, обнимал — не его, а свою тупую мелкую тренершу, — это бесило, а желание пойти напролом, сократить расстояние до нуля наперекор Киёши, склонить к вынужденной близости было почти нестерпимым. А как было бы хорошо: Киёши Теппей добровольно целует своего врага — человека, которого должен ненавидеть сильнее всех на свете. Но сегодня судьба любила Киёши Теппея чуть больше, чем хотелось того Макото.

В окне соседнего дома мелькнула чья-то тень, и Макото, очнувшись, медленно продолжил путь. Ноги тряслись от слабости — разговор с Киёши его вымотал физически и морально. Глупо было так перенапрягаться. Глупо было раскрывать перед Киёши свою сущность. А звать его по имени оказалось хоть и непривычно — Макото едва не спалился раньше времени, — но неожиданно волнующе, будто он украл у Киёши нечто ценное, взял без спроса право на близость, как когда-то забрал здоровье и возможность играть в баскетбол. Макото очень нравилось это чувство.

Телефон в кармане завибрировал, Макото нехотя достал его, собираясь снова сбросить звонок, но увидел на экране сообщение. Имаёши редко опускался до написания смс. Зачем лишать себя удовольствия выслушивать недовольные, резкие, раздраженные интонации, направленные в свой адрес. Макото его понимал.

«Ночь будет неспокойной», — предупреждал текст в сообщении, и Макото напрягся. Не в стиле Имаёши было делиться секретами или проявлять всерьез заботу.

От резко навалившейся тишины чуть не заложило уши. Собаки больше не воют, понял вдруг Макото. Но выла собственная интуиция, предупреждая об опасности. Растеклась под кожей тревога, заострила слух. Макото подобрался. Эта опасность была другой — не такой, что ощущалась в присутствии Киёши. Не было чувства страха, не было гнетущей тревоги. Это были не чужие.

Это были свои.

Макото ускорил шаг, до станции метро было еще несколько сот метров — черт бы побрал Киёши, живет в какой-то дыре, — и увидел впереди себя скрытую зарослями огороженную баскетбольную площадку. Он понадеялся, что поздние сумерки и тени от густой листвы его спрячут, но быстро осознал, что сам загнал себя в тупик. С площадки был только один выход — тот, через который он только что зашел. Непозволительно много ошибок для одного вечера.

Тени наступали сзади, взгляды трех пар глаз сверлили ненавистью затылок.

— Эй, куда собрался, — шипящий вкрадчивый голос прорезал тишину. — Собачья подстилка.

Макото развернулся резко и скривил губы. Ноздри говорящего раздувались от гнева, а рот улыбался. Похоже, этот был тут главный.

— Чувствуете эту вонь?

Дело было дрянь. Это Макото понимал отчетливо, как и то, что сил удрать от них у него не хватит. Не хватило бы, даже будь он в нормальном состоянии, что уж говорить про нынешнее. Если бы эти придурки не были настоящими кицуне. Если бы их не было трое. У Макото был бы шанс.

— Так вы все видели? Караулили псину у дома, а напасть — кишка тонка? — спросил он заносчиво, чем вызвал еще один взрыв негодования.

Макото не двигался с места — бежать было все равно некуда. Лисы испокон веков терпеть не могли волков-оборотней. А еще больше тех, кто с ними якшается. Но друг на друга нападали редко, и точно не трое на одного. Предпочитали действовать поодиночке и не грубой силой, а ухищрениями, это было в их натуре. Но эти трое были еще мелкими лисятами и, судя по всему, неопытными. Зато недостаток опыта с лихвой окупали энтузиазмом и злобой.

От первого удара Макото увернулся с легкостью — спасибо баскетболу и натренированной за несколько лет реакции. Но удача ему сегодня не благоволила, по крайней мере, куда меньше, чем Киёши Теппею. Не иначе как кармическое воздаяние в действии. За все грехи. Эта мысль странно веселила.

Макото продолжил улыбаться, даже когда чужая рука с выпущенными когтями расцарапала кожу на щеке и губах. Он успел уйти в сторону от одного, но уклониться от второго — нет. Щека загорелась от боли. Кровь потекла вниз по подбородку, Макото вытер ее рукавом, уже не боясь испачкаться.

— Да ты гребаный псих, — услышал он от лиса в капюшоне. Макото не было видно его лица, но он рассмотрел тени под глазами и дергающиеся губы.

По большей части, Макото везло, и он держался. Даже сумел заехать кому-то кулаком в живот и слегка подпалить край толстовки огнем.

Он ощутил удар по пояснице и повалился вперед на колени, сбивая ладони в кровь, тут же получив пинок ботинком под дых. Подняться удалось не сразу, но ему дали время. Чертовы больные ублюдки. Макото не сомневался — им нравилось зрелище.
Он уперся спиной в ограду, откашлялся и перевел дыхание, рвано выдохнув пару раз.

— Да ты позор для всех лисиц, — рядом с ботинком Макото приземлился плевок. Это было унизительно, но в данный момент — не самое главное. Макото еще найдет способ отомстить, а пока нужно было терпеть. Терпеть и выбираться. Желательно живым.

Помощь, на которую Макото не рассчитывал, внезапно пришла. В лице Киёши Теппея. Макото рассматривал его через занавес волос, узнал по походке, по развороту плеч, по успокаивающим интонациям в голосе — гребаный миротворец и защитник слабых. Лез, куда не надо, и бесил. Бесил. Бесил.

Бесил даже сквозь боль.

Бесил до потери сознания.

*

Теппей почуял их раньше, чем услышал. Он шел по запаху Ханамии, не разбирая дороги: теперь, когда узнал его так хорошо, вдохнул так близко, перед ним будто прочертили пунктир, подсветили цепочку следов Ханамии. В Америке Диего учил его выслеживать оленей и волков, потом к тренировкам присоединилась Алекс, которая пряталась, сбивала со следа и делала это мастерски, но со временем Теппей стал находить ее все быстрее. Знать бы тогда, что эти уроки пригодятся ему так скоро.

Запах Ханамии внезапно смешался с чьими-то еще: Теппей подумал бы, что тот просто вышел на оживленную улицу, но слишком уж они, эти новые запахи, были необычными. На ум пришли слова Алекс: «Япония — территория кицуне. Лисиц-оборотней, с которыми ты очень скоро столкнешься. Но нападать на тебя они не станут, побоятся нарушить договор. Тайгу не трогают и тебя не будут».

И Теппея действительно не трогали. А вот Ханамии, похоже, так не повезло.

Он заспешил, сперва просто ускорив шаг, а после перейдя на бег. И когда ноги — или инстинкты — привели его на темную баскетбольную площадку, Ханамия, насколько Теппей мог судить издали, не успел сильно пострадать.

Он стоял к Теппею боком, вжимался спиной в ограду, напряженно согнув колени, опустив голову так, что челка падала на глаза, не давая видеть его взгляд. Трое парней, неторопливо подступающих к Ханамии, выглядели как обычные уличные хулиганы, вот только резкий лисий запах, гораздо более явный и неприятный, чем у Ханамии, не оставлял места для сомнений.

Ханамию выследили и решили побить свои же. И, кажется, все-таки немного побили, подумал про себя Теппей, врезаясь в узкое пространство между троицей и Ханамией. Бросил взгляд через плечо, оценил глубокие царапины на бледной щеке и рассеченные губы. Потрепали несильно… но это было только начало.

— Какого черта ты здесь делаешь? — зашипел Ханамия, но Теппей уже отвернулся. Подался вперед, раскинув руки.

— Уходите. Я не хочу драки.

Лисицы переглянулись. Тот, что был ближе всех к Теппею, ощерился, показав острые зубы, его глаза вспыхнули оранжевым. А потом все трое набросились на Теппея одновременно.

Первого Теппей легко отшвырнул в сторону: он все еще надеялся обойтись без крови. Кицуне опрокинулся на спину, но тут же вскочил. Второй, с серьгой, поблескивающей в ухе, клацнул зубами, заставив Теппея уйти в сторону — где его бок тут же полоснули когти третьего, самого крупного из троицы, прячущего лицо под капюшоном. Где-то за спиной коротко выругался Ханамия, Теппей отвлекся, и тот, что с серьгой, укусил его предплечье. Боль подействовала мгновенно, высвободила злость, и Теппей сам едва отследил движение своей руки. Кицуне заорал, схватился за грудь. На его футболке зияли рваные дыры там, где когти Теппея продрали ткань и кожу под ней. В следующую секунду пальцы Теппея уже сомкнулись на шее первого лиса — чутье подсказывало, что это вожак, — который успел подобраться к Ханамии.

— Трое на одного, — заметил Теппей, усилив хватку, поднял руку повыше. Подошвы кицуне заскребли по земле. — Что он вам сделал?

Кицуне осклабился. И плюнул Теппею в лицо.

От неожиданности Теппей отпустил его, кицуне упал. Плавно перекатился, встал, устремив взгляд за спину Теппея. Позади раздался шорох, Теппей встревоженно обернулся: Ханамия повалился на землю и лежал на боку. Кажется, он был без сознания.

— Что ты сделал? — злость еще не вышла из-под контроля, но Теппею все меньше хотелось ее удерживать в узде. — Почему?

— Заткни-ись, пес, — губы кицуне почти не двигались. — Ты ему не поможешь. Уходи, это не твоя забота.

Теппей тщательно вытер плевок с щеки.

— Моя, — просто сказал он.

— Он — полукровка, — процедил кицуне. Остальные двое остановились за спиной вожака. Тот, которого задел Теппей, тяжело дышал, зажимая рану. — И водится с псами вроде тебя. Мы его проучим, чу-уть-чуть.

Теппей поскреб затылок.

— Нет, — сказал он. — Не позволю.

— Глу-упый пес, — засмеялся, будто затявкал, вожак. — Ты сильнее, но нас больше. А даже если ты сейчас победишь, мы найдем его позже. И тогда…

— Нет, — повторил Теппей. — Он — под моей защитой. Он…

«Он мой» так и вертелось на языке. Теппей заулыбался.

— Я вам глотки разорву. Всем. Я не шучу.

Он смотрел прямо в глаза кицуне, улыбался и надеялся, что выглядит достаточно серьезным. В этот момент должно было решиться, оставят лисы Ханамию в покое или нет. Придется Теппею напоминать им о договоре или нет. Вынудят ли его пролить кровь… или нет.

В нервном лице вожака что-то дрогнуло. Тонкие губы изогнулись, уголки сползли вниз. Теппей вдруг вспомнил Имаёши из Тоо.

— От твоего запаха меня сейчас стошнит, — еще сильнее скривился вожак. — Вот ведь вонючая псина.

— И тупая в придачу, — добавил парень в капюшоне. Раненый молча сверлил Теппея ненавидящим взглядом.

— Его нам тоже трогать противно было, — пожал плечами вожак.— Но тебя не будет рядом, а мы уж дождемся, пока запах выветрится. Тогда станет не так противно его бить.

Он развел руками.

— Сегодня мы отступим, неохота с тобой возиться. Но мы рядом, псина. Мы все чуем.

— Вот как, — задумчиво отозвался Теппей. Он присел рядом с Ханамией. Потянул его ближе, обхватил руками, прижал к себе. Голова Ханамии мотнулась, откинулась на плечо Теппею, черные волосы упали на лоб. Теппей медленно отвел их в сторону. Потом немного отодвинул от себя Ханамию, развернул его спиной и склонился к шее. Посмотрел поверх его плеча на молчаливо застывших лисиц. Вожак уставился на него, приоткрыв рот.

— Ты что…

Теппей широко лизнул шею Ханамии снизу вверх. Сгреб пряди на затылке, приподнимая, прижался губами к бледной теплой коже. Клыки выдвинулись уже давно, зудели, их так и хотелось погрузить в плоть. Теппей прикрыл глаза. Ханамия потом наверняка попытается сломать мне ноги, да и руки в придачу, подумал он.

И сомкнул клыки, прокусив кожу.

Вожак кицуне грязно выругался.

Теппей подождал, не разжимая клыков, ощущая, как рот наполняет вкус крови Ханамии. Хотелось еще, хотелось большего, хотелось укусить глубже, вырвать кусок мяса. Хотелось притиснуть Ханамию к себе, потереться щекой о его волосы, прихватить мочку уха губами.

Было так хорошо, что Теппей чуть не застонал.

Он заставил себя оторваться от Ханамии, зализал укус. Метка отчетливо выделялась над выступающим позвонком. Достаточно высоко, чтобы спрятать под волосами.

— Это вы тоже чуете? — спросил Теппей. Кицуне потрясенно молчали. Вожак оскалился, дергая носом.

Ханамия слабо пошевелился и снова обмяк.

— Псина его пометила, — с отвращением вымолвил кицуне в капюшоне. — Он теперь долго будет вонять…

— Мерзость, — выплюнул вожак, отступая назад. Прикрыл нос рукой. — Ты сделал его изгоем, пес. Теперь кицуне будут смотреть на него, как на прокаженного. Я бы на его месте тебя убил. Но раз он такой порченый, что с него взять.

— И то верно, — согласился Теппей. Он поймал себя на том, что безотчетно поглаживает шею Ханамии кончиками пальцев, и нелепая краска бросилась в лицо. — Он вам теперь неинтересен?

— Он нам противен! — рявкнул вожак. — Песья подстилка!

Другие кицуне засмеялись. От их смеха у Теппея внутри снова заворочалось желание рвать и кромсать.

— Киёши, твою мать, какого хера тут происходит?

Теппей опустил взгляд. Ханамия, полулежащий у него на коленях, в кольце его рук, открыл глаза. В его лице не было ни кровинки, длинные царапины темнели, приковывая взгляд. Желание провести по ним языком было почти непреодолимым, и Теппей зажмурился. Он слышал стук сердца Ханамии, даже громче собственного.

— Эй! — голос Ханамии окреп.

— Сваливаем, — донесся до Теппея голос вожака. — Я уже не могу вдыхать эту волчью вонь.

Ханамия беспокойно завозился. Выругался.

— Да ты никак испугал их до усрачки, Киёши Теппей. Герой хренов.

Помолчав, он добавил:

— И какая сволочь, интересно, так приложила меня затылком?..

Теппей посмотрел на него.

— Прости, — он неловко улыбнулся, глядя прямо в широко распахнутые испуганные глаза: Ханамия начал что-то осознавать.

— Ты… — Ханамия задохнулся. Потом задергался, выскользнул из рук Теппея и свалился на землю. — Да блядь!

— Ханамия…

— Черт! Черт! Ты что натворил, урод!

Ханамия встал кое-как на ноги и теперь шатался над Теппеем и орал. Пытался — голос у него резко сел.

— Это все само собой получилось, — виновато сказал Теппей. — Они сказали, что найдут тебя и…

— Кишка тонка, — зафырчал Ханамия. — Захотели бы они проблем с моей матерью, как же.

— Ханамия, — осторожно начал Теппей, — ты понял, почему они на тебя напали?

— Психи потому что.

Ханамия дотронулся до затылка и охнул.

— Киёши… У меня на шее…

— Укус, — вздохнул Теппей. Он поднялся и замер, не зная, что делать дальше. По-хорошему, Ханамию нужно было как-то доставить до дома. Но в том, что тот так легко разрешит проводить себя, Теппей сильно сомневался.

— Давай я вызову тебе такси? Только придется воспользоваться твоим телефоном, свой я не взял.

— Киёши! — рявкнул Ханамия, и Теппей вздрогнул. — Что еще, блядь, за укус?

Теппей замялся.

— Точнее, метка. Я… Мне пришлось оставить на тебе метку. Видишь ли, Ханамия… Я тоже оборотень. Только не такой, как ты.

Ханамия низко опустил голову, и Теппей никак не мог разглядеть выражение его лица.

— Прости?.. — наконец, устав от молчания, сделал попытку Теппей.

— Урою, — ласково сказал Ханамия, не поднимая головы. — Я тебя урою нахуй, Киёши. Голову оторву. Испепелю.

— Хорошо, — кивнул Теппей. — Только сперва тебе нужно домой.

— Заткнись!

Ханамия вскинул на него взгляд, совершенно безумный, полный холодного бешенства. Потом стал с силой тереть шею, болезненно кривясь.

— Напустил своих слюней, сука…

— Это бесполезно, Ханамия. Метку так легко не стереть.

Ханамию перекосило.

— На хер иди, Киёши! Сам разберусь!

Он достал телефон из кармана и стал лихорадочно что-то печатать.

— Тебя кто-то заберет? — спросил Теппей, но Ханамия не удостоил его ответом. Отправил сообщение и согнулся, уперев ладони в колени. Выглядел он хуже с каждой минутой.

— Ханамия…

— Отвали, псина, — огрызнулся Ханамия и вдруг осекся. Теппей переступил с ноги на ногу с недобрым предчувствием. — Волчья вонь… Да я же теперь…

— Ну да. Будешь пахнуть… мной.

Ханамия согнулся еще сильнее, и его вырвало.

*

Когда Макото разогнулся через несколько минут, Киёши стоял перед ним, протягивая бутылку с водой. Купил в автомате неподалеку.

— Выпей, станет легче.

Сколько заботы. Макото отпихнул от себя его руку, но Киёши так и не сдвинулся с места. Упертый баран.

— Ханамия...

— Заткнись.

— Возьми, и я отстану, — пошел на попятный Киёши и свернул крышку у бутылки.

Горло раздирало от сухости, губы и щека горели от боли, Макото держался на ногах одной силой воли и давно бы свалился, если бы не сочащееся заботой присутствие Киёши рядом. Но все это было неважным — в сравнении с ноющим чувством в затылке. Макото хотелось выть. Выть и разодрать Киёши глотку.

Потому что Киёши Теппей, хренов спаситель, пришел и умудрился сделать все в десяток раз хуже. К горлу снова подкатывала истерика, Макото перехватил у Киёши бутылку, стараясь не коснуться его широкой ладони пальцами, — что было почти невозможно — и сделал несколько глотков, кривя губы.

Он вылил воду на ладонь, пытаясь смыть с себя свою же кровь, но получалось плохо. Киёши молча наблюдал за ним, но помощь не предлагал, хотя Макото видел, как ему неймется.

Телефон в кармане завибрировал. Имаёши писал, что такси приедет минут через десять, а он сам списывает свой былой должок Ханамии.

Макото был согласен на что угодно, лишь бы убраться отсюда подальше.

Киёши и правда больше не лез. Уселся рядом на бордюр и поглядывал краем глаза. Он делал виноватое лицо, но Макото не верил в его раскаяние.

— Нахер ты полез, Киёши? Отомстить мне захотел, — Макото кивнул на его ногу, — за колено?

— Защитить хотел, — просто ответил Киёши и молчал, пока не приехало такси. Макото же был настолько обескуражен ответом, что только и обозвал его идиотом. Еле разборчиво, но Киёши с новоприобретенными способностями должен был расслышать.

Таксист косился с любопытством и легкой неприязнью, но ничего не говорил. Макото всю дорогу до дома Имаёши пытался представить выражение лица семпая — думать над ситуацией, в которой он сам оказался, было нестерпимо, — но фантазия подводила. Имаёши сложно было чем-то удивить.

Все же в этот раз ему удалось. Еще на подходе к такси Имаёши закашлялся, недоверчиво фыркнул, а потом посмотрел на Макото — и столь родная и нелюбимая Макото улыбка сползла с его лица. Наконец-то.

— От тебя пахнет псиной, — выдал он после минуты молчания самое очевидное. Макото бы насладился этим моментом в полной мере, потому что Имаёши обычно хватало ума, чтобы сразу приходить к умозаключениям, а не констатировать очевидные факты, — если бы так не заныла после удара и долгого сидения в машине поясница.

— И выглядишь ужасно.

— Подозрительно часто это слышу, — пробурчал Макото в ответ и подождал, пока Имаёши расплатится.

Они поднялись в квартиру, Имаёши отправил его в ванную, выдав полотенце, антисептик, вату и бинты.

— Могу, конечно, и помочь. С боевыми ранами, — он загадочно улыбнулся, и Макото передернуло от мысли, что Имаёши будет касаться его лица своими пальцами.

— Сам справлюсь, — рявкнул он в закрытую дверь и услышал:

— Ну что же ты такой невежливый, Ханамия-кун. Я всего лишь предложил свою помощь.

Макото не стал отвечать. Встал к зеркалу и посмотрел на свое отражение. Выглядел он отвратительно: бледный как мел, с запекшейся коркой на губах, с размазанной по щеке и шее кровью. Макото повернулся: на пояснице наливался синяк. Не очень большой, но все равно было неприятно. Увы, но лисы-оборотни, тем более полукровки, в отличие от волков, не могли похвастаться быстрой регенерацией. У Макото она протекала едва ли быстрее, чем у обычного человека.

Имаёши ждал его в комнате. Он уже не выглядел изумленным.

— Живой, — выдал он, осмотрев Макото со всех сторон. — Хотел тебе кое-что рассказать, но судя по твоему запаху, — Имаёши прищурился и, не сдержавшись, фыркнул, — ты и так знаешь. Про Киёши Теппея.

Он подошел и погладил Макото по затылку, прошелся по волосам и следу от укуса.

— Не трогай, — Макото дернулся и, зашипев, вильнул в сторону от прикосновения. Стоило вспомнить, что на его теле осталась метка Киёши, и гнев бесконтрольно подступал к горлу.

— И все-таки? Эта метка, ее оставил Киёши Теппей, я прав? — Имаёши больше не совался, стоял и вежливо ждал подробностей, только уголки губ подрагивали.

— Да, — признался нехотя Макото. — Я ходил к нему, к Киёши, а потом попался этим мелким ублюдкам. Должно быть, они его караулили у дома, но напасть не смели.

— И Киёши тебя... м-м-м, так сказать, от них спас? — Имаёши уже улыбался вовсю. — Как благородно. Ты не находишь это забавным?

— Только не начинай снова заливать про сучью карму. А то еще немного, и я стану буддистом, как ты.

Мерзкого лиса Имаёши, похоже, эта ситуация изрядно веселила.

— Ты же не думаешь, что этого не заслужил?

— Уж кто бы говорил о справедливости.

Все окончательно пошло наперекосяк с приезда Киёши. Если бы Макото сказали вчера утром, чем обернется сегодняшний вечер, он бы выдрал этому человеку трахею собственными руками. Судьба поиздевалась на славу, и Макото хотел бы, чтобы этим она и удовлетворилась. Хотя куда хуже, в данный момент времени он не представлял. Имаёши будто прочитал его мысли:

— Всегда может быть хуже, — и поправил средним пальцем очки.

Макото представил, как каждая подворотная шавка теперь будет ходить за ним по пятам, а свои — считать прокаженным и шарахаться в сторону. Его замутило.

— Я останусь на ночь?

— Оставайся. Все для тебя.

В альтруистические порывы Имаёши Макото не верил, но как показываться в таком виде дома, он не знал. Мать, скорее всего, тоже будет смеяться и шутить про отвратительный вкус Макото в выборе парней, а царапины и синяки — ну, не в первый раз. В любом случае, объясняться с ней он сейчас не хотел.

— А не задохнешься рядом со мной в одной квартире?

— Не надейся.

— А жаль.

Макото, проваливаясь в сон, был уверен в одном. Он отомстит Киёши Теппею. Осталось придумать, каким именно способом, но на фантазию он никогда не жаловался. Эти мысли приятно согревали.

Утром он себя чувствовал почти живым. Бодрости прибавляли недовольные причитания Имаёши, что после него придется проветривать комнату дня два, не меньше.

На улице, по дороге домой, он отогнал от себя пару бездомных псов и припугнул одного черноволосого лисенка лет семи-восьми, которого привлек своим нетипичным запахом. Лисенок оскалился в ответ, прижимаясь к бедру матери.

— Пошли, Макото, — сказала она, а сам Макото рассмеялся. Еще немного, и он точно начнет верить в судьбу.

Весь день Макото бесцельно слонялся по дому и ждал звонка. Мамы, когда он пришел, дома не оказалось. Он знал, что Киёши позвонит. Не мог не позвонить — совесть бы не позволила, да и сострадание, которым Железное сердце Киёши Теппей не был обделен. Это бесспорно играло на руку.

Киёши позвонил ближе к вечеру. На первый звонок Макото не ответил, второй и третий — мстительно сбросил, и только на четвертый раз принял вызов. Киёши звучал виновато, мягко и без тени раздражения в голосе.

— Рад слышать, что с тобой все в порядке, — сказал он, и от его дружелюбия у Макото тут же задергался глаз.

— Какое в порядке. От меня все шарахаются, — выплюнул он, больше из вредности. Злость со вчерашнего вечера поутихла.

Макото не привык бегать от проблем, он умел смотреть им в лицо — и ломать. У Киёши должны были остаться слабости, каким бы сильным он нынче ни был. Семья, друзья — самые очевидные, но Киёши бы не поскупился за них разорвать когтями ему грудь, а Макото самоубийцей не был, пусть последние сутки могли бы послужить доказательством обратного.

— Зато больше никто не причинит тебе вреда.

— Твое-то какое дело? — от напоминания метка на шее противно заныла. Макото убрал волосы набок и несколько раз обвел ее контур. Клыки оставили в коже глубокие следы. Трогать их было каким-то извращенным удовольствием.

Киёши уже довольно давно молчал, но Макото и не очень хотел слушать его оправдания. В конце концов, что мог сказать нового заядлый альтруист и защитник угнетенных Киёши Теппей?

— Тебе так противно?

Макото отдернул руку от шеи, будто Киёши мог стоять за его спиной и все видеть.

— А ты как думаешь? От меня несет тобой за полквартала.

— Я не об этом, Ханамия.

— Моя шея была в твоих слюнях. Следы от твоих зубов не сойдут и за неделю. Как ты думаешь?

— Хорошо, я понял. Можешь не продолжать, — Киёши тяжело выдохнул в трубку. От этого звука по затылку побежали колкие мурашки. Макото провел рукой по волосам, чтобы сбросить это чувство, и не удержался — обвел метку еще раз.

Нет, ему не было противно.

— До Киёши Теппея наконец-то дошло?

Макото стоял, вглядываясь в свое отражение в окне, прислушиваясь к каждому шороху по ту сторону динамика. Различимо было только тихое размеренное дыхание Киёши. Мелкие подначки его не задевали.

— Что ты хочешь, кроме извинений?

Луна вышла из-за облака и засветила прямо Макото в лицо.

— Хочу сыграть с тобой в баскетбол.

— Ты серьезно? — недоверчиво переспросил Киёши, и Макото скривил рот. Улыбаться было больно.

— Купился, идиот?

План мести приобрел четкие очертания. Макото хотел посмотреть, как Киёши Теппей потеряет все человеческое.