Работа #16

[kuroko-no-fest]

Название: Шестое чувство
Автор: kuroko-no-author
Пейринг/Персонажи: Куроко Тецуя/Момои Сацуки, Аомине Дайки/Кисе Рёта, Акаши Сейджуро, Мидорима Шинтаро, Хайзаки Шого, Мурасакибара Ацуши
Выпавший персонаж в лотерее: Аомине Дайки
Тип: гет, преслэш
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма
Размер: ~17 500 слов
Саммари: Иногда дар – это проклятие
Дисклеймер: все принадлежит не мне
Предупреждения: AU, ретеллинг, адаптация сценария М. Найта Шьямалана
Очень вольное обращение с каноном и матчастью, ООС, смерть персонажа
Скачать: .doc

Работа была написана для Апрельского фестиваля

Рамка — красивая, темно-вишневая — притягивала взгляд, смутно напоминая о чем-то неприятном. Тецуя изучал ее с сомнением, пока Сацуки не хмыкнула.
— Выглядит неплохо, — Тецуя сделал глоток и указал на рамку бокалом. — Я имею в виду, за нее можно выручить кругленькую сумму.
— Ты в курсе, что бубнишь как Мидорин, когда выпьешь?
— Доктор Мидорима.
— Доктора Мидорин. Пожалуй, ты прав. Завтра же отнесем на блошиный рынок.
Сацуки не спеша допивала вино.
Тецуя легонько подергал ее за выбившуюся из прически прядь.
— Я действительно разговариваю, как Мидорима-кун?
— «В знак признания за выдающиеся достижения, — зачитала Сацуки узнаваемым нудным тоном. Тецуя сдержал смешок, любуясь ее мягко освещенным профилем. Сацуки изо всех сил хмурила брови, чтобы не рассмеяться. — В области детской психологии, за упорную работу и постоянные усилия с целью улучшить качество жизн...» Ты мне мешаешь.
Тецуя с неохотой откинулся на спинку кресла. На губах остался привкус помады — на этот раз с нежным арбузным запахом.
— «...улучшить качество жизни множества детей и их семей, город Токио с гордостью преподносит это в дар своему выдающемуся гражданину — доктору Куроко Тецуе». Неужели тебе?
Тецуя покивал, наливая ей еще.
— «За профессиональное совершенство», дата, автограф мэра… Тебя назвали выдающимся гражданином.
— Невероятно, — согласился Тецуя. — Повесим ее в кабинете.
— У тебя нет кабинета, дурачок. В бабушкиной комнате мы устроим детскую. Придется найти твоим книгам другое место.
Сацуки прислонила грамоту к бутылке и устроилась на его коленях удобнее.
— Прекрасный был прием.
— Прекрасный, — не стал спорить Тецуя.
— Наконец тебя оценили по заслугам. Значит, все было не напрасно. И то, что для тебя все оставалось на втором месте, включая меня.
Тецуя потер бровь, опустил бокал на пол.
— Ради всех этих семей, о которых они пишут.
— Они пишут, что у моего мужа есть талант, — пропела Сацуки. — Талант научить детей, как оставаться сильными. Большинство взрослых, окажись на их месте, напрудили бы в штаны от страха.
Кажется, на сегодня достаточно, улыбнулся про себя Тецуя, забирая у нее бокал.
— Думаю, они правы. Могу я теперь тебя поцеловать?

До спальни они добрались, спотыкаясь на ступеньках и не отрываясь друг от друга. Приглушив свет, Тецуя сбросил пиджак, дернул узел галстука. Сацуки с улыбкой его поманила, отступая к окну. Пританцовывая, она вытащила шпильку, тряхнула рассыпавшимися по голым плечам волосами. Завела руки за спину, нащупывая застежку, и вдруг остановилась.
Тецуя, холодея, опустил взгляд.
Подоконник был усеян осколками, ветер лениво колыхал занавески.
За спиной промелькнула тень; в ванной отчетливо звякнуло.
Тецуя обернулся на звук. Приложил палец к губам, краем глаза отметил кивок Сацуки.
Бесшумно ступая по чьим-то следам, приблизился к желтому квадрату света, падавшему из ванной комнаты.
Дверь была открыта, видна чужая одежда, брошенная на пол.
Он сделал еще шаг вдоль стены.
— Вы разбили окно и вторглись в частное…
Молодой, болезненно худой мужчина поднял голову, и Тецуя осекся, перехватив взгляд из-под неровно обрезанной челки.
С усилием расслабил руки, не двигаясь с места.
— В этом доме нет ни шприцев, ни рецептов, ни наркотиков.
Узкие зрачки незнакомца дрогнули и застыли. Радужка левого глаза казалась светлее.
— Знаете, почему бывает так страшно, когда вы одни? — медленно спросил он. — Я — знаю.
— Вам что-то от меня нужно?
— Только то, что вы мне обещали.
— Мы знакомы? — помолчав, спокойным голосом уточнил Тецуя.
— Не помните собственных пациентов, герой дня?

Сколько ему — двадцать три, двадцать пять? Тецуя лихорадочно перебирал имена. Перед глазами мелькали детские лица — искаженные страхом или гневом, заплаканные, смеющиеся или обманчиво спокойные — как у человека, стоявшего перед ним сейчас в одном белье.
Мужчина держал руки за спиной, как будто был скован наручниками. На полу у босых грязных ног багровели пряди волос, яркие, как мазки краской.
— Неполная семья. Возможность душевного расстройства. Мне было страшно, — напомнил он. — Вы сказали, что мне трудно свыкнуться с разводом родителей. Вы ошибались.

Тецуя бросил взгляд в сторону Сацуки, увидел ее умоляющие глаза. Она обеими рукам прижимала к уху телефонную трубку, неслышно проговаривая адрес. Тецуя стиснул кулаки и снова заставил себя разжать пальцы. Хвала небесам, подумал он холодно, с ее места этого извращенца не увидеть.
Нужно было дотянуть до приезда полиции, но внутри все клокотало от бессильной ярости.
— Дайте мне немного подумать, прошу вас.
— Я ждал десять лет. Больше я ждать не намерен.

Тецуя неожиданно ясно увидел бабушкино лицо, ее изжелта-бледную кожу на фоне белоснежной изнанки гроба, окантованной вишневым деревом.
Он отогнал наваждение, вгляделся в изнуренные бессонницей, но привлекательные черты. Широко раскрытые глаза, высокомерная линия рта; бледная грудь и плечи изуродованы старыми шрамами и следами швов. Истощение чудовищное, но в целом — хорошая физическая форма. Наверняка бывший спортсмен.
— Кобаяши Акено? — спросил он наугад.
Натянутые, как перекрученные веревки, мускулы заведенных за спину рук обозначились резче.
— Все считают меня уродом. Даже мой покойный отец.
Больного колотило, как от лихорадки, однако голос оставался ровным. Слабый кансайский акцент — уроженец Киото? Тецуя улавливал в нем знакомые интонации, но прекрасная память впервые отказывала, словно когда-то он сделал все, чтобы забыть собственного пациента.
— Аранами Кейтаро, — попытался он еще раз.
Его не слушали.
— Вы ведь тоже так думаете, признайтесь, доктор. Или мне вас заставить?
Мужчина опустил левую руку, блеснули острия маникюрных ножниц.
Сейджуро, ударило Тецую.
— Акаши-кун.
Ладонь Сацуки прижалась ко рту, заглушая возглас. Она давилась беззвучными рыданиями. Молчи, мысленно приказал ей Тецуя, стараясь смотреть прямо перед собой. Глаза сухо горели, он почти не моргал, удерживая взглядом чужой взгляд.
Как он мог не узнать его?
— Вы не...
— Я помню вас, — мягко перебил Тецуя. — Спокойный и очень одаренный мальчик. Средняя школа Тейко, не так ли? Первый по успеваемости, капитан баскетбольной команды. Вы... Ты замечательно играл в сёги, Акаши-кун, обыгрывал даже доктора...
— Вы забыли сказать, что бросили меня. Ты бросил меня. Тецуя.
У Тецуи стиснуло холодом сердце.
— Акаши-кун, прости, что я не смог помочь тебе. Если ты позволишь мне попробовать снова, дашь еще один шанс... — он задохнулся, тяжело шагнул вперед, с трудом сознавая, что Сейджуро вонзил ножницы себе в глаз.
Навстречу коротко полыхнуло, с грохотом ударило в солнечное сплетение, швырнув его обратно.
Тецуя сползал по стене, пытаясь сделать вдох. Звуки проталкивались, как сквозь толщу воды, боль выплескивало тянущими толчками.
Зажимая живот, он смотрел мимо Сацуки в запрокинутый дверной проем, цеплялся взглядом за окровавленное лицо, бестолково кривя губы. Что-то словно держало его за горло, мешая крикнуть, остановить.
Не надо, успел подумать Тецуя.
Сейджуро приставил дуло к своему виску.
Темнота обрушилась вместе с выстрелом, и вторую вспышку Тецуя не увидел.


СЛЕДУЮЩЕЙ ОСЕНЬЮ

Достав записную книжку, Тецуя застегнул верхние пуговицы плаща и раскрыл ее, пухлую от вклеенных копий личных дел и школьных характеристик, на заложенном карандашом месте.
«Акаши Сейджуро. Возраст 12 лет. Неполная семья, воспитывается отцом. Выраженная...»
Он огладил старую фотографию большим пальцем, поднял глаза от трепетавших на ветру страниц.

Непогода разогнала даже самых отчаянных игроков. На баскетбольной площадке оставался один — смуглый, подвижный, как шарик ртути, с коротко стриженными иссиня-черными волосами и белозубой улыбкой.
Мальчик словно не играл, а сражался с собственной тенью. Он смеялся над невидимым соперником, ловко «уводил» мяч и забрасывал, снова и снова. Кажется, за то время, пока Тецуя мерз на скамейке, он не промахнулся мимо кольца ни разу.
«Аомине Дайки. Возраст 14 лет, воспитывается матерью. Выраженная тревога. Возможность душевного расстройства».
Тецуя обвел имя и заложил карандашом страницу.

— Вы кто? — спросили с вызовом.
Тецуя поднял голову. Неутомимый игрок успел надеть толстовку и стоял посередине площадки, слегка расставив ноги и прижимая мяч к боку локтем. Руки в карманах спортивных шортов, лоб запрокинут, глаза недобро поблескивают из-под опущенных век.
— У тебя здорово получается, — заметил Тецуя, убирая книжку во внутренний карман. — Играешь за школьную команду?
Мальчик сплюнул в сторону.
— Ты Аомине Дайки, не так ли?
Неохотный кивок.
— Я — Куроко. Доктор Куроко Тецуя. Можешь обращаться ко мне, как тебе больше нравится.
Дайки молча сверлил его взглядом.
— Я должен был увидеться с тобой сегодня в школе, но пропустил нашу встречу, — Тецуя, не вставая со скамьи, обозначил легкий вежливый поклон. — Прошу меня простить.
Дайки хмыкнул.
— В школе меня не было.
— Прогуливаешь уроки?
— Вас директор подослал или тренер?

Тецуя тянул время, изучая нарочито вызывающую позу. Горделиво развернутые плечи, грудные мышцы просматриваются даже под мешковатой толстовкой. Для таких, как он, спорт явно больше, чем обычное увлечение или игра.
И этот не по возрасту низкий, хрипловатый голос. Приятный, пожалуй — если бы не откровенно наглый тон.

— Я хотел познакомиться с тобой, Аомине-кун.
Дайки лениво ударил мячом об асфальт, поймал одной рукой.
— Ну, познакомились. Можно идти?
Тецуя пожал плечами.
— Я тебя не держу.
Между тонкими мальчишечьими бровями залегли сердитые складки, по-детски круглые щеки вспыхнули.
— Или можем поговорить еще, если ты не против, — добавил Тецуя.
Дайки еще раз стукнул мячом и вдруг сверкнул улыбкой, лукавой и нахальной.
— Я буду называть вас «док», — заявил он.
Тецуя серьезно кивнул.
— Договорились.
Дайки утомленно закатил глаза.
— Не доверяешь мне, Аомине-кун?
— Не похожи вы на доктора, док, — с издевкой протянул Дайки. — Откуда мне знать, может, вы из тех извращенцев, знаете…
Тецуя похлопал по скамейке.
— Присаживайся. Если я тебя не пугаю, конечно.
Дайки фыркнул и обвел выразительным взглядом площадку, словно взывая к невидимым свидетелям.
— Не хочешь сыграть в одну игру? — предложил Тецуя, еще не решив, что собирается делать. Мальчика хотелось задержать, пусть время откровенных бесед пока не пришло.
— С вами? Ха.
Дайки ловко раскрутил мяч на кончике пальца.
— Это игра на угадывание мыслей, — засмотревшись, наконец нашелся Тецуя.
Мяч стал заваливаться, но был пойман и прижат локтем.
Тецуя убедился, что завладел чужим вниманием, и кивнул на место рядом с собой.
Дайки отрицательно мотнул головой. Забавно склонил ее к плечу.
Тецуя сдержал улыбку.
А ты упрямец, дружок. Открытый, любопытный и упрямый.

— Играем так. Я читаю твои мысли. Если я угадал, ты делаешь шаг к скамейке. Если не угадал — остаешься на месте. Если ты доходишь до скамейки, то садишься. Если доходишь до той скамьи, где лежит твоя сумка, уходишь. Сыграем?
— Давайте, — скучающе согласился Дайки. Весь его вид выражал разочарование, но глаза, — с яркими белками, издали его глаза казались синими, — горели предвкушением близкой победы.
И азартный, мысленно подвел итог Тецуя.
Под очередной фыркающий смешок он свел брови и приложил пальцы к виску, подражая Чарльзу Ксавьеру.
— Когда твои родители развелись, твоя мама пошла к такому же доктору, как я, и тот не помог ей. Поэтому ты думаешь, что я не смогу помочь тебе.
Дайки качнулся на пятках, насмешливо щурясь. Шаркнул кроссовками, неохотно обозначив шаг вперед.
— Ты волнуешься, потому что она рассказала доктору то, что не могла сказать никому другому. Даже тебе.
Дайки с неожиданной грацией сделал второй шаг. Он не отводил потемневшего взгляда и весь подобрался, как не прирученный настороженный зверек.
Тецуя помолчал.
— У тебя есть секрет, который ты никому не рассказывал. Даже другу или родителям.
Теперь их разделяло всего несколько шагов.
Тецуя обдумывал собственный следующий шаг, изучая крепкую ладную фигуру. Черная футболка под темно-синей толстовкой, выцветшие шорты. Россыпь синяков разной давности почти незаметна на загорелой шее. Правая коленка разбита — ранка уже затянулась подсыхающей корочкой, голени в царапинах и ссадинах. Полосатые от пыли носки и яркие, явно не из дешевых подделок, кроссовки.

— Твой папа подарил тебе твою первую пару кроссовок. Он покупает новые каждый раз, когда вы с ним…
Дайки переменился в лице и сделал шаг назад, кривясь в злой ухмылке.
— Я не вижусь с отцом. Не угадали.
— Иногда ты прогуливаешь уроки, но ходишь на все тренировки своей команды.
И снова мимо.
Тецуя в замешательстве тер бровь.
— Ты неплохо учишься, и серьезных неприятностей в школе у тебя не было.
Дайки поколебался и отступил, возвращаясь на место, с которого начиналась их провальная игра. Провальная не для Дайки, разумеется. Он взъерошил еще влажные от пота волосы, слипшиеся надо лбом в острые стрелочки, набросил капюшон. Перекинул мяч и зажал его другим локтем.
Тецуя молча ждал.
— Там, в школе… — Дайки махнул рукой. — Нас попросили нарисовать кое-что.
Тецуя чуть подался вперед, облокачиваясь на колени, переплел пальцы.
— Что именно?
— То, что первым придет в голову. Я нарисовал человека, который ранил себя в глаз.
Тецуя не шелохнулся, чувствуя, как иррациональный страх ледяными струйками сползает по спине.
— Ножницами, — с неловкой ухмылкой добавил Дайки, разглядывая носки своих кроссовок. Пнул камешек.
— Ты увидел это в новостях, Аомине-кун?
Дайки посмотрел на него с сожалением, щедро сдобренным презрением.
— Не показывают такое по телеку… Училка здорово расстроилась, — продолжил он со смешком. — Директор собрал родаков со всего класса. Мать плакала… Больше я ничего такого не рисовал.
— А что ты рисуешь?
— Если попросят? Собак, радугу… Всякую хренотень.
— Я люблю собак.
— А я — радугу, — теперь Дайки откровенно над ним издевался, глаза сверкали из-под капюшона — веселые и действительно темно-голубого цвета. — Из-за радуги мать точно не вызовут, сечете?

Дайки смахнул с мяча соринку. Уходить он не спешил, но теперь Тецуя, слегка раздосадованный, почти жалел об этом.
— Ну, док, и о чем я думаю сейчас?
Тецуя с ответной улыбкой, неестественной и наверняка глупой, пожал плечами.
— Я не знаю, о чем ты думаешь, Аомине-кун. Но я хочу тебе помочь.
Дайки покивал сам себе. Оглянулся на противоположную скамейку, помедлил и с ленивой грацией поплелся к ней нога за ногу, отмечая шаги гулкими ударами мяча. Поймал его последний раз, принялся заталкивать в школьную сумку.
Над площадкой сгущались сумерки, ветер улегся и стал накрапывать дождик.
Дайки справился с молнией и закинул пузатую сумку на плечо.
Тецуя поднялся, подышал на пальцы и заложил руки в карманы. Холода он больше не чувствовал, только разочарование в себе и — впервые за последний год — нетерпеливый профессиональный азарт.
Если оглянется, загадал Тецуя, все получится.
Дайки обернулся уже у выхода с площадки.
— Думаю, док вы настоящий, — выкрикнул он. — А насчет того, чтоб помочь мне — без обид, ладно? Ничего у вас не выйдет.

***

Разумеется, Тецуя все перепутал и опоздал. Чудовищно, непростительно опоздал и наверняка все испортил.
Он подошел и сел рядом с Сацуки на прохладный парапет.
— Еле нашел тебя.
Сацуки не ответила.
Она аккуратно разворачивала упаковку мороженого — как всегда, оставляя обертку на палочке.
— Думал, ты имеешь в виду другое место. Тот ресторан, в котором я сделал тебе предложение.
Сацуки медленно лизнула ярко-голубую верхушку и закрыла глаза. Круглосуточный магазин на противоположном тротуаре переливался неоном, цветные блики скользили по ее бесстрастному лицу.
Никогда не покажет, что обижена, если расстроена по-настоящему.
Тецуя опустил взгляд к нарядной и, кажется, новой юбке цвета фуксии, отрывавшей ее точеные колени.
— Мне жаль, что тебе пришлось ужинать одной. Я не очень-то умею планировать свое время. И сегодняшняя встреча была не слишком удачной, — признался он. — Мои дети… Пациенты. Такие разные, но проблемы одни и те же. Скорее всего, мы снова имеем дело с жестоким обращением.

Тецуя помолчал, желая убедиться, что завладел ее вниманием. Кому-то другому Сацуки могла бы показаться погруженной в собственные мысли, но Тецуя знал: лучшего слушателя и советчика, чем его жена, не найти. Одним словом она вносила ясность там, где Тецуя не видел выхода, и решение находилось прежде, чем он заканчивал описывать очередной сложный случай.
Она единственная знала его и понимала, как никто другой.
Иногда Тецую это пугало. Он считал свои чувства зависимостью и боялся этого, даже про себя не решаясь называть вещи своими именами.

Он опустил голову, пытаясь сосредоточится, покрутил на пальце обручальное кольцо.
— Этот мальчик, Аомине Дайки. У него синяки на шее и царапины на руках и ногах. Похоже на следы ногтей. Может, он нападал, а не защищался… Не знаю.
Долгое время были слышны только шорох шин проезжающих автомобилей и шуршание обертки. В зарослях таволги затрещал сверчок.
— Если честно, не думаю, что виновен кто-то из учителей… или тренер. И это не его отец. Скорее всего, кто-то из сверстников.
Сацуки слушала, не перебивая, но мороженое в ее руке исчезало слишком быстро.
— Или я ошибаюсь, — заторопился Тецуя. — Может быть, он любит лазать по деревьям, а не драться. На хулигана он не похож. Обычный сорванец. И он любит баскетбол — я хочу сказать, влюблен в него, как любят дело всей жизни. Открытый, искренний, совсем такой, как… каким был Сейджуро. Тоже одинок, и ему тоже страшно. Сацуки… Я знаю, что в последнее время отдалился от тебя, и меня это тоже мучает. Но, пожалуйста, постарайся меня понять. Возможность помочь мальчику… это как еще один шанс. Я не могу упустить его.

Он проводил взглядом скомканную обертку, отправленную в урну метким броском.
Сацуки соскочила на землю, оправила юбку и повесила сумку на плечо.
Подержав палочку, опустила ее рядом с ним на парапет.
— С годовщиной, Тецу.

***

— Чур, только до ворот, — буркнул Дайки, едва его дом скрылся за углом.
— Как скажешь, Аомине-кун.
Дайки поправил ремень школьной сумки и ускорил шаг.
Тецуя не отставал, с интересом разглядывая еще довоенные фасады, не тронутые ни бомбежками, ни пожарами, и по-осеннему разноцветные палисадники. Пахло перегноем, анемонами и хризантемами, и прохладный воздух казался таким вкусным, что им хотелось не дышать, а утолять жажду.
Он с наслаждением вдохнул поглубже и сощурился на солнечное небо.
— Чудесный у вас район.
Дайки промолчал.
— И школа недалеко, — не сдавался Тецуя. — Удобно.
— Полчаса пилить, не меньше. Обычно в школу меня тащит Кисе. Теперь вот и вы еще…
— Кисе?
— Кисе Рёта. Он приболел.
— Твой друг?
— Это он так думает.
— А ты?
— А я — нет, — отведя взгляд в сторону, отрезал Дайки.
И лгать ты совсем не умеешь, улыбнулся про себя Тецуя.
— Он тоже любит баскетбол?
— С чего вы… — Дайки блеснул зубами в ухмылке. — Ну, да. Я люблю баскетбол. А Кисе, он… Играет он неплохо, но…
Тецуя терпеливо ждал.
— Он модель, — кислым тоном закончил Дайки, как будто это все объясняло. — Воображает себя актером, а сам всего-то снялся в паре роликов, типа, знаете, где мамаша и папаша потчуют сыночка микстурой от кашля. Включаешь утром телек — о, привет, Кисе Рёта, спасибо, что испортил аппетит.
Мысль о зависти Тецуя отмел сразу же, на неудачливого завистника мальчик был не похож.
Скорее, собственническая ревность к возможным друзьям-соперникам.
— Наверное, у него много друзей, поклонниц…
— Чего? Да мне по… Все равно. Пусть хоть таблетки от поноса рекламирует. Это он таскается за мной, как привязанный. Только вот приболел… На прошлой неделе вроде выздоровел — и снова здорово. А еще обещал познакомить меня с Мей-чан.
— Она тоже модель?
Дайки застыл посреди тротуара. Вскинул и уронил руки.
Негодование в его глазах боролось со смущением.
— Хорикита Мей! — завопил он, побагровев. Стайка обогнавших их школьниц, хором взвизгнув, перебежала на другую сторону дороги. — Конечно, она модель.
Дайки полез в свою сумку, но мотнул головой и дернул молнию обратно.
— В общем, док, поверьте на слово и запомните: Мей-чан — лучшая.

Тецуя подумал о Сацуки. Увидел, как она, склонившись над книгой, отводит непослушную прядь. Пальцы настолько тонкие, что приходится кольцом с аквамарином, подаренным мамой еще в школе, удерживать обручальное — копию его собственного.

— Не стану спорить.
— А этот болван болеет чаще, чем меняет свои дурацкие шмотки!..
— Думаю, не ошибусь, если предположу, что Кисе Рёта все-таки твой друг, Аомине-кун.
Дайки раздраженно выдохнул сквозь зубы.
— Ничего вы не понимаете… Хотите, скажу, почему Кисе водится со мной? Потому что он новенький и ни черта про меня не знает.
Он угрюмо глядел под ноги. Плечи напряженно приподняты, руки втиснуты в карманы форменных брюк.
— Кисе не смотрит на меня так, как этот мудак Хайзаки и его дружки. И я не хочу этого… Не хочу, чтобы он узнал.
— Узнал что?
— Что я больной урод, — почти прорычал Дайки. Прошел еще несколько метров, притормозил и обернулся.
— Ты не урод, — тихим голосом сказал Тецуя. Он сжимал кулаки с такой силой, что ногти впивались в ладони. — Понятно? Не верь никому из тех, кто хочет убедить тебя в этом. Все это… дерьмо собачье. Ты меня понял?
Дайки послушно покивал, явно сбитый с толку.
Тецуя нагнал его и дернул за рукав джемпера.
— Идем. Опоздаешь.

— «Дерьмо», ну надо же, — со смешком протянул Дайки, когда они дошли до конца квартала.
Тецуя наклонился на ходу, подобрал кленовый лист. Завертел черенок, разглядывая пятнышки на гнутой восковой спинке.
— Приношу свои извинения, Аомине-кун. С моей стороны было…
— Да ладно вам, док. Не такое уж это ругательство.
Тецуя посмотрел на него, встречая смеющийся взгляд искоса.
Он только сейчас понял, что почти одного роста с этим четырнадцатилетним, подумать только, школьником. Дети слишком легко растут и так трудно взрослеют. Тецуя с затаенной приязнью разглядывал его открытое лицо и чувствовал, как испаряются остатки злости.
Дайки протянул сжатую в кулак руку и кивнул:
— Забились. Насчет того, что я не урод.
Тецуя замедлил шаг, потом сообразил ткнуть в его костяшки своим кулаком.
Улыбнулся в ответ.
Дайки хмыкнул и снова уставился под ноги.
Тецуя задержал взгляд там, где смуглое запястье не прикрывала белоснежная манжета.
Дайки спрятал руки глубоко в карманы.
— Боевые раны?
Он вытянул руку, задрал рукав к локтю.
— Вы про это?
Тецуя свел брови, разглядывая почти зажившие ссадины и царапины. Удары тупой бритвой? Канцелярским ножом?
Дайки опустил рукав.
— Это… так, ерунда.
— Хайзаки и его дружки?
Дайки сверкнул взглядом исподлобья.
— Да пусть этот дебил рискнет сначала… Кишка тонка. Это всё раки, — неохотно пояснил он. Снова покосился и фыркнул: — А вы вообще что подумали?
— Раки?
— Ага. Я их ловлю. Руками. Считаете, это так просто?
Тецуя с удовольствием смотрел в его разгоряченное озабоченное лицо.
— Думаю, это интересное и непростое занятие, Аомине-кун.
— Еще какое! Главное знать, где искать норы — среди коряг или камней таких здоровенных. Идешь по воде вдоль берега, там, где подъем круче, и все ямки проверяешь, и как почуешь рака — хвать его!
— И не больно?
— Больно еще как, — Дайки покрутил ладонью и сунул руку в карман. — Но в перчатках рака не почувствуешь. И нырять я не люблю. Если вода чистая, все и так видно. Еще можно палкой, тут меткость нужна — прижать и брать тепленьким, но это не так весело.
— И что ты потом с ними делаешь?
Дайки пожал плечами.
— Отпускаю.
— Собираешься стать рыбаком, когда вырастешь?
— Да не, это просто развлечение…
— А кем ты хочешь стать? Игроком национальной сборной? Или, может быть, полицейским?

Ясные глаза опять помрачнели — словно небо затянуло хмарью. Все эмоции как на ладони. Прекрасная мишень для таких, как «Хайзаки и его дружки». Тецуя мысленно сделал на будущее пометку.

— Ну да… — зло усмехнулся Дайки. — Вы же док, вам положено все знать.
— Ты прав, Аомине-кун. Я знаю, где работают твои родители.
— И что? Какая разница, кто он? Я сам по себе, ясно?
— Иногда мы делаем что-то для того, чтобы привлечь внимание, выразить наши чувства в связи с разными событиями. В связи с разводом, например, или…
— Да плевал я на их развод, — перебил Дайки и действительно сплюнул в сторону.
Тецуя промолчал. И развод, и отказ от общения с отцом, скорее всего, действительно были ни при чем.
Нужно было сменить тему, оставить от сегодняшней встречи другое впечатление.

— Аомине-кун, тебе знакомо письмо методом свободных ассоциаций?
— Нет. Не знаю… Что это?
— Ты берешь карандаш, кладешь перед собой лист бумаги и начинаешь писать. А сам не смотришь на то, что пишешь, и не думаешь об этом. Просто даешь своей руке свободно двигаться. И через какое-то время, если рука движется достаточно долго, начинают появляться слова и мысли, о которых ты и не подозревал. Это может быть что-то случайно услышанное или твои глубокие ощущения.
— Я попробую, — буркнул Дайки. Он притих и заметно нервничал, даже сбавил шаг, когда показалось здание школы.
Они остановились на перекрестке, дожидаясь сигнала светофора.
— Ты можешь для меня кое-что сделать, Аомине-кун?
— Смотря что.
— Я хочу, чтобы ты подумал, что ты хочешь извлечь из наших встреч. О том, какая у нас должна быть цель.
Дайки вытянул шею, выглядывая кого-то среди учеников, шумными ручейками стекавшихся к главному входу.
— О том, чего я хочу?
— Да. Если бы ты мог что-то изменить в своей жизни. Все, что угодно. Что бы ты выбрал?
Дайки повернул неестественно спокойное лицо. В глазах отразилась такая тоскливая обреченность, что у Тецуи упало сердце.
— А можно выбрать не то, что я хочу, а то, чего я не хочу?
Тецуя кивнул.
— Конечно, Аомине-кун.
— Я больше не хочу бояться.

***

«…разновидность агрессивного поведения, при котором враждебные действия по каким-либо причинам (преимущественно социальным — когда вызвавший агрессию объект недосягаем, слишком силен — так или иначе неуязвим) не могут быть обращены на раздражающий объект и направляются человеком на самого себя… проявляется в склонности к самоунижению, самобичеванию, иногда — в нанесении себе физических повреждений…»
В дверь позвонили.
Тецуя поднял голову от потрепанных страниц и прислушался.
Внизу шумел водонагреватель, неторопливо звякала посуда. По радио передавали прогноз погоды на завтра.
В дверь позвонили снова.
— Откроешь? — громко спросил Тецуя, вычеркнул из записной книжки «жестокое обращение» и сделал новую пометку: «раны нанесены самим пациентом». Дважды обвел. Поставил вопросительный знак.
Звонок раздался снова. Тецуя раздраженно потер бровь и отбросил карандаш, тот покатился к двери.
— Сацуки!
Воду на кухне выключили.
Тецуя дождался щелчка дверного замка и поднялся с пола из-за своего импровизированного стола — пластикового контейнера с книгами, до которых все не доходили руки. Подобрал карандаш.
Осторожно, чтобы не скрипнула, приоткрыл дверь.
— …не стоило беспокойства.
В ответ пробубнили что-то невразумительное.
Тецуя приподнял брови.
Выскользнул в коридор, спустился до середины лестницы, держась возле стены и чувствуя себя вором в собственном доме.

Они стояли в прихожей — Мидорима, высоченный и нескладный, похожий в своем наглухо застегнутом черном пальто на агента бюро ритуальных услуг, и Сацуки.
Настолько явно увлеченные друг другом… разговором друг с другом, поправил себя Тецуя, что все предосторожности были излишними.
— Я все равно проезжал мимо.
— Господи, это всего лишь зонтик! Я вечно его забываю. Незачем было делать такой крюк.
Тецуя хмуро ждал следующей реплики Сацуки — от Мидоримы обычного для других людей поддержания разговора ожидать не приходилось.
— Только не говори, что это мой сегодняшний талисман дня.
— Послезавтра четвертое воскресенье октября. Я еду на сувенирный рынок Того Шрин, — по одному ему ведомой логике сообщил Мидорима. — Решил, что ты захочешь съездить со мной. Там интересно, — безапелляционным тоном добавил он.
— Мне не хочется, спасибо.
— Я считаю, тебе необходимо развеяться. Ты выглядишь усталой в последнее время, определенно.
— Со мной все в порядке, правда.
Карандаш негромко треснул в пальцах. Тецуя с недоумением на него посмотрел и шагнул вниз.
— Хочешь, я заеду и покажу, что купил, на обратном пути? Мне не трудно.
— Я... Слушай, я смогу посмотреть в понедельник, мы же все равно увидимся.
— Во вторник. В понедельник у меня операция.
— Значит, увидимся во вторник. Можем встретиться в кафе. В вашем корпусе или в нашем?
— Хорошо. Отлично. Как тебе будет удобнее. Видимо, в вашем. Ты имеешь в виду кафетерий для персонала на шестом этаже, я верно тебя понял?
Тецуя балансировал на ступеньке, изумленно вслушиваясь в сбивчивый голос Мидоримы.
— Да, доктор Мидорима, вы поняли меня совершенно верно.
— Что ж, значит, до вторника. Хорошо. Я пойду.
— Шин-чан, подожди…
Тецуя отступил к стене и закрыл глаза.
— Да?
— Мой зонт, — смеющимся голосом напомнила Сацуки.
— Да… Вот, пожалуйста.
— Удачной поездки.

Тецуя поднялся к себе, быстро подошел к окну. Отодвинул занавеску.
Мидорима переходил через дорогу. Возле своей яркой, как апельсин, «хонды», он сложил зонт, пригладил волосы на затылке и вдруг обернулся.
Задрал подбородок, вскидывая на переносицу очки.
Тецуя отпрянул от окна.
Когда он рискнул выглянуть снова, Мидорима, придерживая полы пальто, усаживался за руль.
Заработали щетки стеклоочистителя, машина плавно тронулась с места.
Тецуя проводил взглядом габаритные огни до поворота.
Заточил и вложил в книжку новый карандаш, убрал ее в карман плаща.
Перед тем, как уйти, долго стоял перед дверью, слушая, как Сацуки напевает внизу.

***

— Ну, чего там? Получилось что-нибудь?
— Сам посмотри… Ты всю страницу исписал, Аоминеччи!
Дайки забросил стертый карандаш в сумку, взъерошил мокрые волосы и глянул через плечо.
— Читай скорее, — ликующе прошептал Кисе и тоже оглянулся.

На них не обращали внимания — переодевались, болтали, Мурасакибара в полотенце, смахивающем на махровую простыню, уже по обыкновению что-то жевал. Ниджимура еще торчал в душевой.

Дайки сглотнул голодную слюну и пихнул Кисе локтем.
— Лучше ты.
— Ай… Хорошо, хорошо. Тут… О боже, Аоминеччи, что за жуткие каракули!
— Тише ты, — зашипел Дайки. — Дай сюда, я дома прочитаю.
— Но мне же интересно!
— Что это здесь у нас? Любовные записочки, а?
Дайки скомкал листок.
— Не твое дело.
— Все, что мне интересно, уже мое, — ласково пояснил Хайзаки, упираясь ладонью в дверцу его шкафчика. Кисе молча скривился и выдрал из щели зажатую руку.
Дайки стиснул кулаки.
— Мне не нравится, когда на меня так смотрят.
— Как? — Хайзаки скорчил рожу. — Так? Или так?
— Не вижу разницы.
— Аоминеччи, не разговаривай с ним.
— А как смотреть? — Хайзаки наклонился, обдав кислым дыханием лицо. — Как ты пялишься на своего болезного дружка? Думаешь, никто не понял, какого хрена ты сегодня приперся на тренировку?
Дайки облизнул пересохшие губы и раздельно произнес:
— Зассыха Шо-чан.
Хайзаки застыл с приоткрытым ртом.
— Аоминеччи?..
Дайки отмахнулся от руки Кисе.
— Ты ссался в постель, когда ходил в детский сад, Хайзаки. Ссался в постель, когда ходил в младшую школу. Однажды ты обоссался прямо на уроке. Не смей. Так. Смотреть на меня.
В раздевалке повисла тишина.
Хайзаки неуклюже разогнулся и шагнул назад.
Дайки следил за ним с пола, дрожа от ярости.
— Ты не должен так смотреть на людей. Не должен никого доставать. Не имеешь права.
У Хайзаки запрыгал подбородок.
Дайки подскочил, сжимая кулаки.
— Перестань на меня смотреть!
Хайзаки переступил с ноги на ногу.
— Ты чего несешь, придурок? — умоляюще забормотал он. — Ты чего…
— Зассыха Шо-чан! — проорал Дайки. — Зассыха Шо-чан!
Хайзаки попятился. На его шортах расплывалось пятно, тоненькая струйка стекла по трясущейся ноге.
Он сжался, пытаясь прикрыться руками.
— Зассыха Шо-чан! — остервенело продолжал выкрикивать Дайки. — Зассыха Шо-чан!
— Заткнись, Ахомине… За…
— Зассыха Шо-чан! Зассыха Шо-чан! Зассыха Шо-чан!
— Это вранье, ты, ур-род! — прорыдал Хайзаки. Кто-то засмеялся.
— Заки-чин правда писается в постель?
— Что здесь происходит?
— Сенпай!..
— Аоминеччи, оставь его! Ребята, ну что же вы, они же сейчас…
Дайки нырнул под метнувшийся в лицо кулак и повалил зарычавшего Хайзаки на пол.

***

— Я ни о чем сейчас не хочу говорить, — проворчал Дайки.
Он подождал и открыл здоровый глаз, защищаясь от солнца ладонью.
Доктор Куроко расстилал рядом свой серый плащ.
— И играть в ваши дурацкие игры тоже не собираюсь.
Доктор уселся, скрестив ноги.
— Тебе нравятся фокусы? — спросил он и принялся, не дожидаясь ответа, развязывать шнурки на ботинках.
На этот раз удалось открыть оба глаза. Зашипев от боли, Дайки приподнялся и сел, упираясь ладонью в нагретый бетон.
— У меня есть монета, но не простая, а волшебная.
Док отставил снятые ботинки и полез в карман брюк.
Выглядел он, как всегда, и смотрел тоже, как всегда — непонятно. То ли издевался, то ли опять анализировал, или что там делают мозгоправы.
Он подбросил свою «волшебную» монетку на ладони. Дайки пригляделся — самая обычная, в пятьдесят йен.
— Выглядит, как самая обычная. Но вот я делаю особый волшебный жест, и… — Его кулаки стукнулись друг о друга. — Теперь она у меня в правой руке.
Он невозмутимо встретил хмурый взгляд Дайки.
— Но это не весь фокус. Еще немного поколдуем, — док потряс кулаком возле уха, как будто поймал муху, ударил им по нагрудному карману пиджака, — и монетка теперь в этом кармане.
Дайки уронил локти на колени и потер лоб.
— Но и это еще не все. Еще немного волшебства… и — вуаля, монетка опять в левой руке.
Дайки глянул из-под пальцев.
— Это не фокус.
— Разумеется, это фокус.
— Разумеется, нет. Вы так и держали монетку в левой руке. Она была там весь ваш «фокус» с самого начала.
Теперь доктор Куроко выглядел расстроенным — самую малость.
— Ты слишком догадлив, Аомине-кун.

Подбитый глаз горел огнем, в горле до сих пор саднило от крови из разбитого носа, в сон клонило так сильно, что кружилась голова. Но Дайки хотелось смеяться.

— Знаете, док, — протянул он серьезным тоном. — Я и не думал, что вы такой…
— Какой?
— Забавный.
Голубые, совсем как небо над головой, глаза тоже смеялись.
Док выставил кулак, и Дайки, хмыкнув, дотянулся до него своим кулаком.
— Можешь забрать ее себе, если хочешь, Аомине-кун. На удачу.
Дайки взял монетку и тоже подбросил на ладони.
— И часто ты здесь спишь?
— Каждый день, — не стал врать Дайки. — Директору настучите?
— А ты как считаешь?
— Думаю, вы никому не скажете, — уверенно предположил Дайки.

Доктор опять улыбнулся. Интересно он это делал: губы вроде бы не двигались, но от уголков глаз протягивались тонкие морщинки, как солнечные лучики, и лицо разом светлело.

— Я думаю, нет ничего плохого в том, что человеку нравится спать на крыше. Это куда полезнее, чем скучать на уроках.
Дайки помрачнел.
— Опять издеваетесь?
Док смотрел из-под разлохмаченной ветром челки серьезно и без улыбки.
— Мне бы хотелось, чтобы ты посещал занятия и учился хорошо. Но я не твой учитель, Аомине-кун.
А жаль, хмыкнул про себя Дайки.
— Боевые раны, — он поднес палец к своему прищуренному глазу.
— Хайзаки получил по заслугам?
— Типа того. Дерьмовый выдался денек… Зато Кисе выздоровел.
— Я знаю. Видел вас утром.
— Следите за мной?
— Наблюдаю, — безмятежно поправил док. — Ты что-то хочешь мне рассказать?
— Показать, — буркнул Дайки. — Я тут… взял карандаш и бумагу, и не смотрел на руку, как вы говорили тогда…
— Ассоциативное письмо?
Дайки порылся в сумке и протянул изжеванный лист.
— Я могу прочитать?
— Валяйте. Только тут всякая ерунда и… ругательства еще…
Глаза дока уже бегали по странице — быстро-быстро, и как он только успевал разбирать «жуткие каракули».
— «De profundus clamo adite domine». Знаешь, что это?
— Смеетесь? Абракадабра какая-то… на латынь похоже.
— Это действительно латынь. Я могу забрать его? Верну тебе завтра.
— Да хоть насовсем забирайте.
Дайки прокрутил монету в пальцах и щелчком запустил в небо.
— Реверс, — сказал док, не задумываясь.
Дайки поймал монетку, шлепнул на предплечье.
— Что ты загадал?
— Какая разница. Все равно не сбудется.
Дайки поколебался и убрал ладонь.
— Аверс, — торжествующе сказал док. — У тебя все получится, Аомине-кун.
— Я загадал, чтобы все получилось у вас, — помолчав, признался Дайки выбитым цветкам хризантемы.
Глянул исподлобья.
Доктор смотрел пристально и как-то странно — вроде ничего неприятного, но захотелось отвести глаза.
Почти как с Кисе, вот только Кисе никогда не бывает таким печальным.
— У нас, Аомине-кун, — сказал док. — У нас все получится. Я обещаю.
— Ну, раз вы обещаете… — усмехнулся Дайки.
Улегся обратно, поправил сумку под головой.
— Зуб даю, вы хорошо учились, — пробормотал он, закрывая глаза. Спать хотелось страшно. — Наверняка вы крутой доктор, док.
— Неплохой, — согласился док, — если верить мэру.
— Мэру? — переспросил Дайки сквозь зевок.
— У меня есть его автограф. В красивой рамке.
— Офигеть, — равнодушно сказал Дайки, прячась от солнца за локтем. Сон накатывал, ласковый, как теплая волна. Пальцы раскрылись, и счастливая монета выкатилась из ладони.

***

— Я дома, — машинально сказал Тецуя и поморщился.
— Куроко, — откликнулись неожиданно ясно из глубины дома.
Тецуя повесил плащ. Не сняв ботинки, прошел на звук знакомого голоса.
— …Если ты сейчас это видишь… — продолжал Мидорима.
— …то меня уже нет в живых.
Приглушенная брань, чей-то сдавленный хохот. Такао?
Тецуя помедлил и откатил неплотно прикрытую дверь гостиной.
Мидорима расправлял свой широкий бледно-зеленый галстук, затем смахнул с рукава смокинга пылинку.
— Еще раз, и без глупых шуток, пожалуйста. Все работает?.. — он откашлялся в кулак. — Куроко, если ты это видишь, убедись, пожалуйста, для начала, что в комнате никого больше нет. Это конфиденциальный разговор.

Он выдержал паузу, бесстрастно глядя перед собой.

— Сацуки, без сомнения, высококвалифицированный специалист, в некотором роде моя коллега, но в первую очередь я считаю ее своей сестрой. Поэтому тебе лучше сделать ее счастливой. Я не имею в виду всякую сентиментальную чушь. Я говорю о том, чтобы ты сделал ее счастливой по-настоящему. Надеюсь, ты следуешь моим инструкциям и сейчас смотришь это один. Я бы не хотел, чтобы Сацуки меня слышала.

Мидорима замолчал, поправляя оправу. За его спиной алели клены, издалека доносились взрывы смеха и шум свадебного застолья, потом грянула музыка; караоке, припомнил Тецуя, и сам он в это время, кажется, должен быть на сцене.

— Сацуки сказала мне, что полюбила тебя, как только встретила. Она сделает все ради тебя. И ты должен… Куроко, поэтому именно ты обязан сделать ее счастливой.

Тецуя смотрел на мерцающий экран, опустив руки.
Мидорима снова поправлял очки.

— Я люблю вас, ребята, — ровно сказал он, убрав от оправы вздрагивающую ладонь. — Такао, можешь выключить это.
Камера качнулась, выхватив фигурку нецке в забинтованных пальцах, изображение сменилось крупным планом самого Тецуи: слегка порозовевшее лицо, микрофон перед беззвучно артикулирующими губами; высокий чистый голос Такао на заднем плане выводит «Миллион алых роз».

По сумрачным стенам скользили призрачные тени.
На столике перед телевизором остывала нетронутая лапша, рядом со стаканом воды белела баночка антидепрессантов Сацуки.

Тецуя задвинул дверь и поднялся к себе. Прошел мимо спальни, на ходу нашаривая в кармане брюк ключ от комнаты. Было слышно, как в ванной шумит вода.

Словарь нашелся во втором контейнере, заваленный тетрадями с лекциями; на самом дне лежал давным-давно потерянный диктофон. Тецуя отыскал даже зарядку и подключил его.
Зажег лампу и устроился за своим пластиковым столом.
Разгладил вырванный из школьной тетради лист.
Первые предложения были словно началом сочинения на свободную тему — что-то о прошедшем лете, горах, баскетболе и новом друге-«болване», построенные явно осознанно. Не лишенные юмора и оригинальности, небрежно записанные хираганой строки обрывались убористой вязью латинских слов. Ее перечеркивали ровно струившиеся, будто выведенные рукой каллиграфа ряды иероглифов — бессмысленные ругательства, проклятия и угрозы.
Тецуя пролистал книжку, вписал знакомое по памяти «из глубин» и открыл словарь.
Взываю… к тебе.
«Из глубин взываю к тебе, Господи».
Он перечитал переведенную фразу несколько раз.
Взываю…
Тецуя привалился спиной к стене.
Просидел так, постукивая по колену карандашом, час или два, следя за отсветом фар, озаряющим темный потолок.

***

— …последний волшебный пасс… И — та-дам! Монетка возвращается из кармана обратно в ту же руку!
— Это глупо, Кисе-чин.
Кисе Рёта округлил глаза, притворно огорченный тем, что «фокус» не удался — его живое миловидное лицо по-прежнему будто сияло собственным светом. Тецуя невольно улыбнулся.
— Разве глупо, Мурасакибараччи? Это весело!
— Это глупо. Верни мою монетку.
Десять йен перекочевали в протянутую ладонь.
Кисе вздохнул и забарабанил пальцами по столу.
— Где Аоминеччи черти носят? Его только за смертью посылать.
— Мине-чин спит на крыше, — невнятно из-за конфеты за щекой сообщил Мурасакибара.
Кисе и бровью не повел.
— Вот еще глупости. С чего ты взял?
— Он всегда там спит, Кисе-чин, как будто ты не знаешь. Я пойду и принесу воды сам. А ты пока сотри с доски рисунки Мине-чина.

Классная комната прекрасно просматривалась из коридора — Тецуя устроился у окна напротив открытых дверей и делал вид, что занят своим диктофоном, охваченный чувством одиночества, как всегда во время визитов в школы. На этаже вовсю шла уборка, дети оживленно шумели, проносились мимо с ведрами и щетками наперевес, и даже дежурные с повязками не обращали внимания на мужчину в сером плаще, несмотря на отсутствие сменной обуви.

Мурасакибара неторопливо вышел, покачивая ведрами, и Кисе остался один. Сомнительные художества Дайки (нечто, весьма отдаленно напоминавшее обнаженную женскую фигуру с пышными формами) остались нетронутыми. Кисе поиграл молнией своей щегольской бело-голубой курточки, заложил руки за голову и откинулся на спинку учительского стула, рассеянно глядя в окно.
Не сводя с него глаз, Тецуя вставил один наушник и активировал первую попавшуюся запись.

— …бывает так страшно, когда вы одни?..

Тихий ровный голос задрожал и сорвался.

— Простите за беспокойство… Господин Акаши хочет вас видеть, доктор Куроко.

— Благодарю… Акаши-кун, ты меня извинишь? Я только поговорю с твоим папой и сразу вернусь.

Долгая, наполненная давящим молчанием пауза.

— Хорошо. Я подожду вас.

Тецуя остановил воспроизведение.

Кисе Рёта, оживленно жестикулируя, расхаживал вдоль доски и болтал по телефону. В соседнем классе грохотали переворачиваемые стулья, двое мальчишек сражались на швабрах. Дойдя в очередной раз до двери, Кисе закрыл ее, скользнув по Тецуе равнодушным взглядом.

Он прогнал запись вперед.

— …меня простить, Акаши-кун. Надеюсь, я оставил тебя одного не слишком надолго… Что-то холодно здесь, тебе не кажется? Может, попросим принести тебе чай?

Молчание. Тихий всхлип.

— Господи… Что случилось, пока меня не было? Не молчи, пожалуйста, поговори со мной. Акаши-кун, ты слышишь меня?

Снова долгая пауза, затем коротенький судорожный вдох.

— Вы мне… не поверите.

Тецуя дернул проводок наушника. Руки тряслись, диктофон едва не выскользнул из пальцев.

— …и никто не может зайти, — размеренно проговорил Мурасакибара.

Тецуя поднял отсутствующий взгляд, успел шагнуть в сторону — Кисе вылетел из класса и опрометью бросился по коридору. Тецуя медленно пошел следом, давя дурное предчувствие, потом побежал. За спиной вышагивал Мурасакибара, гремя пустыми ведрами; кто-то из учеников спросил его, что случилось.

— Говорю же, там Мине-чин кричит, — пробубнил тот и на лестнице неожиданно резво обогнал Тецую, перемахивая сразу через четыре ступени. Тецуя старался не отставать. Он перехватывал поручень на поворотах и, сколько ни прислушивался, ничего не мог разобрать, кроме стука собственной крови. Сердце билось так сильно, что можно было считать его удары.

Одолев последний пролет, он побежал, лавируя между ойкавшими школьниками — долговязый Мурасакибара раздвигал их собой, как ледокол. На секунду Тецуя потерял его из виду, свернул в коридор северного корпуса и тут же услышал, а затем увидел Кисе — неузнаваемый, взъерошенный и красный от злости, он стоял у двери туалетной комнаты, окруженный шумной толпой учеников. К нему пробирался Мурасакибара. Тецуя попытался протиснуться следом, но сразу понял, что это бесполезно.

— Дежурный где? — орал Кисе. — Ну же, вы что, оглохли все?! Кто дежурный по третьему этажу?
— Да он сам заперся.
— Изнутри закрыто, глаза разуй!
Кисе с разбега ударил в дверь плечом.
— Все равно уже поздно! Ханако-сан, это Ханако-сан его поймала, — тараторил где-то позади девчоночий голос, захлебываясь от ужаса и восторга, — я тебе говорила, Акико, говорила, что она есть, а ты мне не верила!
— Ну и дура, — спокойно возразила Акико, — туалет-то для мальчиков. Это не Ханако-сан, и не Ака Манто. Это Господин Тень вышел из его тени и запер дверь.
— Меньше аниме смотрите, детки, — презрительно отозвался кто-то ломающимся баском. — Не Господин Тень его закрыл, а Призрачный Игрок. И правильно сделал — говорят, там тот самый психованный из баскетбольного клуба…

Поборов желание заткнуть всех троих словом покрепче, Тецуя опять попытался пробиться сквозь тесные ряды, которые с каждой секундой становились все плотнее, и снова безуспешно.
Из разномастной толпы выскользнул Хайзаки, прошмыгнул мимо и загрохотал подметками по коридору, словно за ним гнались.
Кисе продолжал биться в дверь.
— Кисе-чин, дай я.
Неторопливо поставив ведра в сторонке, Мурасакибара рванул дверь за ручку.
— Идиот! Ты что творишь?!
— Кисе-чин сам идиот, — обиженно заметил Мурасакибара и отдал дверную ручку перепуганному дежурному. — С этой стороны она открывается на себя. Я ее сейчас…
— Стой! — Кисе приник к щели ухом, вскинул руку: — Замолчали все!.. Аоминеччи. Ты меня слышишь? Отойди от двери подальше, мы ее сейчас… откроем.
— Ты тоже отойди, Кисе-чин.
— Эй, там служба спасения приехала, — выкрикнули с подоконника, но внимание каждого было приковано к Мурасакибаре.

Дверь поддалась с первого удара его ноги — дерево проломилось с оглушительным треском, пронесся легкий шум, как будто все разом громко вдохнули и замерли. После второго удара Мурасакибара просунул руку, отомкнул заклинивший замок и снял дверь с выбитых петель. Поставил ее рядом с зияющим темным проемом, веско уронил, поднимая ведра:
— Дорогу.
Никто и не подумал ослушаться.
Мурасакибара шел за Кисе — ему уступали дорогу в полном молчании. Ни смеха, ни язвительных комментариев. На секунду взметнулась чья-то рука с телефоном и пропала. Кто-то из появившихся наконец учителей громко спросил, что происходит, но ему не ответили.

Кисе пронес Дайки совсем рядом, закусив от напряжения губу, переступая бережно и торопливо. Взгляд Тецуи выхватил черноволосую макушку, далеко откинутую руку. Расслабленные, как во сне, окровавленные пальцы почти коснулись его плаща.