Автор: kuroko-no-author
Пейринг/персонажи: Мидорима Шинтаро/Аомине Дайки, отец Шинтаро
Выпавший персонаж в лотерее: Мидорима Шинтаро
Тип: слэш
Рейтинг: R
Жанр: ангст
Размер: ~ 2400 слов
Саммари: Нельзя долго смотреть на слишком яркий свет — потом преследуют темные пятна
Дисклеймер: я девушка честная, мне чужого не надо
Предупреждения: ust
Работа была написана для Апрельского фестиваля
читать дальше
Осознание накрывает Шинтаро холодной волной чистого ужаса. Выбивает весь воздух из легких. Выталкивает наружу мгновенно подступившие слезы. Он поднимает глаза к вверх, несколько раз медленно моргает, одновременно пытаясь выровнять дыхание. Белый потолок видится будто через темный туннель, и горло от этого сжимается так, что саднит гортань. Весь его мир, вся жизнь, все, что он так любит, — книги, музыка, баскетбол — сейчас сосредоточены в этом белом пятне, которое становится все уже.
— Мидорима… ты как? — доносится голос Аомине, в котором слышатся удивление и беспокойство. Но больше — удивление. Это хорошо. Меньше всего Шинтаро хочется, чтобы о нем беспокоились.
— Мидоримаччи? — а вот Кисе всерьез взволнован.
— Все нормально, — Шинтаро зажмуривается, привычно протягивает руку к шкафчику и отворачивается от всех, делая вид, что копается в сумке.
Окатив холодом, паника теперь испариной оседает между лопаток, липкой пленкой проступает на ладонях. Шкафчик — персональный ад клаустрофоба — сейчас кажется единственным спасением от персонального ада Шинтаро — слишком ощутимого и навязчивого присутствия других людей. Через несколько секунд в душевой один за другим включаются краны, шум воды заглушает голоса подначивающих друг друга сокомандников и приносит долгожданное ощущение одиночества и безопасности. Достав наконец мобильный, Шинтаро оглядывается: в раздевалке никого, и темные пятна, наконец, не застилают поле зрения. Может, все-таки простая усталость? На миг подступает желание убедить себя в этом, выбрать самое простое и безболезненное решение. Переутомление, слишком интенсивная тренировка, слишком яркие сны и изнеможение по утрам… Шинтаро скользит большим пальцем по темному монитору телефона, теряя драгоценные мгновения одиночества, а потом все же нажимает кнопку.
Отец берет трубку уже через пару гудков, не позволяя передумать.
— Слушаю, Шинтаро.
— Пап, мне нужно попасть на прием к офтальмологу.
— Снова разбил очки? А запасные?
— Нет. Если можно, в ближайшие дни. Я… дома объясню.
— Хорошо, — в голосе отца уже нет улыбки, от этого горло снова сжимается, и по-детски щиплет в носу. — Я освобожусь через пару часов.
— Спасибо, — Шинтаро нажимает кнопку отбоя одновременно со звуком шагов, шлепающих по полу.
— Ты точно в порядке? Че застрял? — Аомине останавливается так близко, что через мгновение до Шинтаро доносится запах воды и геля для душа. Он старательно избегает смотреть, как прозрачные капли сбегают по гладкой смуглой коже, как тонут в белом полотенце, которое Аомине придерживает одной рукой на бедрах: на сегодня с него хватит Аомине. Довольно. Больше не надо. Хватит не только на сегодня — на весь ближайший год, последний год средней школы. На всю жизнь.
Когда давление чужого присутствия начинает стучать в горле и в висках, Шинтаро отворачивается: перед глазами снова темные пятна.
— В порядке. Не твое дело, — и начинает раздеваться.
— Да пошел ты, — Аомине фыркает и, отпустив полотенце, бесстыже роняет его под ноги, а сам принимается натягивать одежду прямо на мокрое тело.
Вслепую выхватив из шкафчика полотенце, Шинтаро сбегает в душевую.
Там струи воды, голос Кисе — «Мурасакибараччи, я только что наступил на твою конфету, фу!» — и мысль о том, что главный тренер сегодня очень кстати вызвал к себе Акаши, а иначе тот бы уже заметил, что у Шинтаро проблемы, позволяют отвлечься, и тянущее ощущение в паху постепенно отпускает, непрошенное возбуждение спадает.
По дороге домой Шинтаро вспоминает, что талисман на сегодня — веер — он забыл на скамейке в зале, когда шел в раздевалку следом за Аомине и ничего не видел, кроме длинных смуглых пальцев, сцепленных на затылке, и чуть проступающих косточек шейных позвонков. После тренировки пульс еще не пришел в норму, адреналин гулял в крови пьяной волной, несмотря на все нагрузки, а в глаза лезли эти проклятые темные пятна. И туннель.
То, что у Раков сегодня — не самый удачный день, Шинтаро и так знает. Просто не думал, что настолько. Наверное, стоит позвонить Акаши и сказать, что завтра он пропустит тренировку. И, возможно, послезавтра. И так далее. Отслоение сетчатки — причина более чем уважительная, хотя и пугающая своей перспективой. Впрочем, другая причина, гораздо менее уважительная, пугает не меньше. И Шинтаро еще не решил, хочется ли ему надеяться на то, что с глазами все в порядке. Ведь тогда это будет означать, что кое-что не в порядке с ним самим.
— Туннельное зрение и темные пятна? — отец хмурится. Конечно, как врач он понимает, что вариантов может быть масса, и это — необязательно признаки серьезной патологии сетчатки, но не беспокоиться не получается: у Шинтаро наследственная, рано развившаяся близорукость, а период активного роста закончится еще не скоро, да и нагрузки на тренировках только увеличиваются. — Консультация завтра утром, я поеду вместе с тобой. Маме пока ничего не говори.
— Я понимаю. Спасибо.
— А сейчас как?
— Пока это проявляется только во время тренировок и сохраняется некоторое время после. Но сегодня… как-то особенно сильно…
Отец задумчиво кивает, и они некоторое время молчат. Шинтаро неуютно в этом молчании. Когда чувство вины и неловкости становится почти осязаемым, он поднимается, чтобы уйти.
— Я пойду к себе, нужно просмотреть данные о командах на ближайшие матчи.
— Шинтаро… — от собственного имени он почти вздрагивает. Пальцы холодеют. — Ты… сильно изменился за последний год, вырос. Я понимаю, что у тебя свои друзья, и ты много времени посвящаешь школе и клубу… Но ты стал очень замкнутым. Мне всегда казалось, что мы понимаем друг друга без слов, и я доверяю тебе, — отец делает паузу. Шинтаро догадывается, что тот дает ему возможность что-то рассказать. Но он лишь слегка склоняет голову и привычно поправляет очки. Невозможно рассказать кому-то о том, в чем боишься признаться самому себе. — Надеюсь, ты мне тоже доверяешь, — заканчивает отец и отводит взгляд. От презрения к себе Шинтаро тошнит. — Не засиживайся допоздна, ляг спать пораньше и постарайся отдохнуть.
— Хорошо. Спокойной ночи, папа.
Лечь спать и заснуть — далеко не всегда означает одно и то же. Тем более, когда впереди не просто контрольная, или долгожданная поездка, или решающий матч. Завтра, возможно, ему вынесут приговор. Нет, не возможно. Точно вынесут. Если диагностика покажет патологию сетчатки, — Шинтаро уже успел просмотреть в интернете доступную информацию — его ждет операция и длительная реабилитация. Спорт, во всяком случае, баскетбол будет для него под запретом. Надолго ли — этого ответа на медицинских сайтах не найдешь, врачи вообще не любят делать прогнозов в отличие от астрологов.
В животе от волнения словно ползают холодные змеи. Шинтаро переворачивается и тыкается лицом в подушку, натягивая одеяло повыше, — воздух кажется слишком прохладным, в мышцах скапливается дрожь. Под закрытыми веками мечется баскетбольный мяч — дриблинг, проход, прыжок, кольцо, подбор, обводка… Только Шинтаро никак не удается сосредоточиться на его оранжевом цвете, чтобы согреться, — мяч то и дело исчезает из поля зрения, и вместо него Шинтаро видит лишь загорелые руки, икры, плечи, сосредоточенно сведенные брови, белозубую ухмылку. Слышит собственное сбитое дыхание….
Шинтаро зажмуривается, понимая, что это не воспоминание, — он действительно дышит отрывисто и громко. Трется лицом о подушку, словно пытаясь стереть из памяти слишком динамичные и яркие картинки. Завтра что-то решится, или решение придется принимать самому.
«Присмотрись к Аомине. Я чувствую, что что-то должно произойти». Подразумевал ли Акаши тогда, что из объекта наблюдения Аомине превратится для Шинтаро в объект притяжения. Наверное, все же нет. Он был просто камерой, жучком, анализирующим устройством, установленным на самом перспективном игроке команды. Кто мог знать, что выражение, которое он так часто слышал в отношении Кисе — «его любит камера», — не просто метафора? Кто мог знать, что анализирующее устройство подхватит вирус зависимости? Кто мог знать, что больше всего на свете рациональность привлекает все иррациональное?
Играть с Аомине в одной команде сложно и изматывающе. Он не признает правил, четко установленных границ, он неудобен как партнер потому что всегда норовит забивать сам, вырвать чужой пас, зайти чуть дальше, продержать мяч немного дольше, расстаться с ним в самое последнее мгновение, предпочитая чувствовать игру, как шероховатость оранжевой покрышки, — каждым мускулом ладони.
Они сталкиваются лбами во время тайм-аутов, и только чувство собственного достоинства и желание выиграть заставляют Шинтаро удерживаться от пикировки прямо на площадке, во время игры. После каждого матча он чувствует себя выжатым — физически и психологически, его терпение и сдержанность всякий раз подвергаются испытанию.
Пожалуй, без Куроко они давно перегрызлись бы, и даже авторитет Акаши был бы бесполезен. Куроко идеально вписывается в команду, где каждый норовит забрать мяч себе. Чтобы так же найти свое личное место на площадке, Шинтаро и начал полировать дальние броски.
Играть против Аомине… бессмысленно, если у тебя нет его скорости и ловкости. Это больше похоже на охоту за солнечным зайчиком, неуловимым и недостижимым. Запреты на стритбольные приемы писаны не для него, законы физики открывались явно в другой вселенной, предельные для человеческого тела нагрузки высчитывались физиологами совсем не той расы, к которой принадлежит это загорелое до черноты чудовище. Четыре на четыре, трое на трое — как угодно, лишь бы не сталкиваться с ним в борьбе за мяч. Но Акаши снова и снова упорно ставит их играть друг против друга. И тогда площадка под ногами Шинтаро вспыхивает, и предвечный Хаос шевелит своим дыханием волосы на загривке. Тогда Шинтаро остается единственная неизменная и правильная в этом мире вещь — идеальная траектория трехочкового броска. Иначе можно было бы свихнуться.
Потому что после каждой такой игры один на один его мозг прокручивает их противостояние бесконечно, и во сне погоня за солнечным бликом на площадке продолжается до самого утра, когда Шинтаро просыпается от прошивающей тело вдоль позвоночника до самой макушки судороги оргазма.
Что хуже всего, сексуальное возбуждение постепенно настолько тесно переплетается с игровым азартом на площадке, что даже физическое перенапряжение не приносит желанной разрядки: вернувшись домой, Шинтаро всякий раз уходит в душ и дрочит, представляя на своем члене смуглую руку Аомине. Желание прикосновения во время игры, когда Аомине вместе с мячом, будто дразня, легко уходит от контакта, обостряется до умопомрачения, и Шинтаро почти намеренно фолит или вызывает фолы, привлекая внимательные и многозначительные взгляды Акаши.
— Ты стал неосторожен, Шинтаро, — замечает тот. — Это очень непохоже на тебя.
Он и сам это знает, но его склонность к наблюдению и хладнокровному анализу в последнее время изменила ему. Рациональные способы взаимодействия с реальностью не работают в условиях хаоса.
Спасение приходит неожиданно, само собой, когда Аомине перестает посещать тренировки. Напряжение спадает так резко, словно воздух в зале стал менее плотным, — у Шитаро даже голова кружится. Он специально задерживается после занятий с командой, чтобы в одиночестве тренировать броски. На самом деле, он просто наслаждается свободой и почти уверен, что наваждение кончилось, вернув ему ясность мысли во время матчей.
Но после первой же игры один на один мир снова срывается в Тартар, и Шинтаро, сбежав с тренировки, кончает в туалете, представляя, как Аомине разматывает пластырь на пальцах его руки, облизывая один за другим, а потом вставляет их себе в зад. Только облегчения, как раньше, Шинтаро не чувствует. От унижения и стыда болит голова, и слезы наворачиваются на глаза. От отвращения к себе внутренности скручивает в клубок. Из-за черных бликов перед глазами он едва находит кран, чтобы помыть руки.
Дальше — больше. От тренировки к тренировке напряжение скапливается в нем таким зарядом статического электричества, что мяч будто сам отталкивается от пальцев и влетает в корзину с любого расстояния независимо от того, под каким углом к кольцу брошен.
Темные пятна, по счастью, появляются редко. Так же редко, как он теперь видит Аомине.
Акаши тоже отдалился, окончательно выпустив на волю ту холодную, расчетливую сущность, что раньше лишь изредка мелькала тенью в его глазах. И, скучая по тем временам, когда они еще были друзьями, Шинтаро грустно радуется, что, по крайней мере, Акаши не является непосредственным свидетелем его унижения.
С новым, свободным графиком тренировок все они становятся почти чужими — вполне естественно, учитывая, что между ними никогда и не было ничего общего, кроме оранжевого резинового мяча — одного на шестерых. Им осталось играть вместе каких-то полгода, а потом можно будет погрузиться в подготовку к поступлению и забыть Аомине, как страшный сон. Как все эти кошмарные, выматывающие, сладкие, томительные сны, полные невыносимого, режущего глаза света и темного, гибкого тела на белых простынях. Как прошлую ночь…
Утренний Токио за окном отцовской машины погружен в сероватую влажную дымку. Они почти не разговаривают по дороге до клиники, заменив беседу симфонической музыкой: отец, действительно, понимает его без слов.
В сумке лежит его талисман на сегодня — темно-синий шелковый галстук. Покупая его, Шинтаро на миг представил, что эта вещь лучше всего подошла бы Аомине, и ему впервые приходит в голову, что за весь этот год он не предпринял ничего, чтобы попытаться сблизиться с ним. Если это — увлечение, то очень странное. Вместо того чтобы искать общества Аомине или попытаться установить с ним дружеские отношения, да что там — хотя бы постараться понять его, встать на его место, Шинтаро всеми возможными способами избегал этого. У них нет и не может быть ничего общего — ни интересов, ни увлечений, ни тем для разговоров. Шинтаро никогда не поймет, как можно тяготиться собственным безграничным талантом и пренебрегать силой, когда весь мир мог бы вращаться на кончике твоего пальца, как баскетбольный мяч. Такая слабохарактерность не может вызывать ничего, кроме презрения. Все вокруг, в принципе, так и воспринимают их отношения. Им кажется, что Шинтаро смотрит свысока и игнорирует всех, кроме Акаши, который никому не позволяет себя игнорировать. Они не видят и не понимают, что себя он презирает еще больше.
После долгого обследования и вспышек офтальмоскопа Шинтаро сидит в коридоре, зажмурившись. Под веками плавают размытые цветовые пятна. Несмотря на то, что по дороге сюда он так и не сумел понять, что боится потерять больше — зрение или самоуважение, — сейчас он испытывает огромное облегчение. Отец ушел поговорить о результатах, но по реакции врачей Шинтаро и так понял, что об отслойке сетчатки речь не идет. Возможно, темные пятна — это просто результат переутомления. Сейчас офтальмолог наверняка расписывает отцу, как важно для Шинтаро соблюдение режима, что при таком сложении и постоянных физических нагрузках его зрение подвергается риску. Но это все ерунда. Шинтаро знает, что ему просто надо дождаться зимы, а потом жизнь снова войдет в свою колею.
Потому что хотеть кого-то до черных пятен перед глазами, пусть даже и Аомине, — это одно. А остаться инвалидом в пятнадцать лет накануне поступления в старшую школу, когда до взрослой жизни осталось несколько шагов, — совсем другое.
Шинтаро открывает сумку и, достав прозрачную коробочку с галстуком, долго рассматривает его, наслаждаясь тем, как синие блики играют на почти черном шелке. Думая, что именно такого цвета глаза Аомине, он впервые позволяет себе мысль о том, что это очень красиво, а любоваться красотой и испытывать от этого удовольствие — вовсе не унизительно.
Дверь из кабинета рядом открывается, оттуда выходит отец и с улыбкой поворачивается к Шинтаро. Все в порядке, — читает он в его просветлевшем лице и улыбается в ответ, чувствуя, как исчезает тяжесть, давившая на сердце. Обняться в публичном месте они не могут себе позволить, но Шинтаро почему-то очень этого хочется, а отец, словно прочитав его мысли, по-дружески сильно хлопает его по плечу, заставляя смущаться и поправлять чуть съехавшие очки.
Серая дождевая дымка над Токио почти рассеялась. В машине они по-прежнему перебрасываются лишь короткими вопросами и ответами, но на сей раз музыка не кажется средством для заполнения вакуума в отношениях. Он едет, расслабленно откинув голову на спинку и закрыв глаза, по-прежнему держа в руках коробочку с галстуком. Подарить его Аомине на день рождения больше не кажется ему такой уж абсурдной идеей.